Отгремела вторая мировая война. Литва по-прежнему осталась советской. Довконт по-прежнему жил в Аргентине на положении частного лица. Семья пропала без вести в СССР.
По знойным улицам Буэнос-Айреса ходил еще не дряхлый 76-летний старик. Он был везде и всюду только бывший: бывший офицер русского флота, бывший социалист, бывший министр обороны Литвы, бывший дипломат Одинокая старость маячила в будущем, как призрак «Летучего Голландца» перед форштевнем обреченного корабля. Тревожили сны из далекого прошлого: Морской корпус на Васильевском острове Петербурга, адмиралы Эссен, Непенин, Колчак, Щастный, Развозов. Они были, жили и погибли адмиралами русского флота. А кем он уйдет из жизни? «Бывшим», лицом без гражданства
Федор Юльевич нарочито бодр и активен в общественной жизни, но в одинокой ночной тишине он признается сам себе, что его деятельность просто бегство от безысходности. Это иллюзия занятости и нужности, и только. Он молил Бога только об одном о быстрой, не мучительной смерти
10 апреля 1960 года на одном из митингов 76-летнего участника хватил сердечный приступ. Смерть наступила быстро.
Прах военного министра Литвы и офицера-разведчика русского флота и поныне покоится в аргентинской земле. Как итог огромной жизненной трагедии Федора Юльевича Довконта.
Инженер-полковник литовской армии, Федор Федорович фон Рейнгард, капитан 1 ранга русского флота
После завершения русско-японской войны полки книжных магазинов России заполнили свеженапечатанные книги о минувшей войне. Многие офицеры и адмиралы Императорского флота хорошо владели пером, многим из них было что написать. Но два тома воспоминаний с очень философским и удачным названием «Мало прожито много пережито», изданные в С- Петербурге в 1907 году, привлекли внимание читателей. Прежде всего, талантом автора. Много пережил Федор фон Рейнгард, хотя к моменту издания ему исполнилось всего 23 года. Но за два года войны, плена и год русской смуты он пережил столько, сколько иному хватило бы на жизнь. При этом молодой офицер не постарел душой, остался бодр, свеж, весело- ироничен к самому себе и к миру. Конечно, дело вкуса, но его описание порт-артурской осады и японского плена сравнимо по увлекательности описания и глубине размышлений с толстовскими «Севастопольскими рассказами».
Будущий полковник литовской армии родился 29 мая 1883 года в семье потомственных дворян Ковенской губернии. И, хотя носил немецкую фамилию, был крещен по православному обряду и носился по двору с мальчишками-сверстниками самым русским Федькой. Его отец и старший брат служили в артиллерии (брат к 1904 году уже имел чин офицера гвардейской артиллерии), а младший увлекся сочинениями Станюковича и, окончив курс Полоцкого кадетского корпуса, настоял на переводе в Морской корпус.
28 января 1904 года Федор фон Рейнгард, фельдфебель выпускного класса гардемарин Морского корпуса, за завтраком в столовой узнал об атаке японских миноносцев порт-артурской эскадры. Старшие гардемарины заволновались. Обычно производство в мичманы происходило в начале мая, и до вожделенных офицерских погон оставалось томиться еще три месяца. Горячие головы забеспокоились, что война закончится без их героического участия. Корпус облетела свежая, ошеломляющая новость. Прибывает сам Государь Император с Императрицей. Уже был напечатан в газетах царский манифест о начале войны с Японией и «без трех месяцев» офицеры жаждали только одного досрочного производства и отправки на войну! Николай II прибыл в Корпус и, поприветствовав будущих моряков, уже шел к своей карете, когда в нарушении всех правил придворной субординации, дворянского этикета и флотской дисциплины его окружила толпа гардемарин и стала умолять монарха отправить их бой прямо сейчас! Растроганный самодержец размяк от такого напора и пообещал дать указание произвести в мичмана досрочно и лучших из лучших выпускников отправить на Тихий океан. Его обещание произвело тот же эффект, если бы он чиркнул спичкой над бочкой с керосином.
От восторга гардемарины заорали «Ура!» и облепили царскую карету, как металлические крошки магнит. Царский эскорт тронулся гардемарины «ехали» на карете Половину Васильевского острова, по мосту через Неву, до самого подъезда Зимнего дворца весь путь «на карете» ехали восторженные гардемарины и орали «Ура!» оглушая императорскую чету и пугая прохожих и лошадей конвоя. Январский холод и ветер, а на улицу выбежали в форменках и без шапок. Доехав до Зимнего дворца царь, увидев продрогших юнцов, повелел напоить их горячим чаем с ромом и обогреть, пока вестовые из корпуса не привезут шинели и шапки (одному из восторженных монархистов-гардемарин не довелось воевать с Японией после прогулки «на царской карете» он подхватил воспаление легких и скончался). Но организм Федора оказался крепок.
Следующий день, 29 января 1904 года, показался ему сказкой. Царь должен держать свое слово, на то он и царь! Поэтому никто не удивился, когда после завтрака в 8 часов утра выпускников построили и объявили Высочайшее повеление с этого дня они господа офицеры! Восторг из молодых мичманов выплескивался, как пена из откупоренной бутылки шампанского. Шумной ватагой они рванулись в город скорей, скорей одеть вожделенные офицерские шинели! С приказом под погоном еще гардемаринских шинелей, они лихо катили на извозчиках, что гардемаринам было запрещено. Но не офицерам! Каким-то образом о досрочном производстве молодых мичманов стало известно в столице.
Зимнее солнце искрилось на шпиле Адмиралтейства, в снежинках на деревьях, мороз румянил юные щеки. И от вида этих молодцеватых, еще по- детски восторженных мичманов, воинственно билось сердце даже самых закоренелых пацифистов. Городовые как-то по-особому важно отдавали честь, юные барышни и дамы, видя в открытых экипажах гардемарин, бросали им цветы и кричали «Поздравляем!» В ресторанах и на вокзалах офицеры, завидев таких гардемарин, подходили, поздравляли, жали руку и вручали бокал с шампанским. Всем казалось, что все гардемарины, как один, идут на войну с японцами. На самом деле на Тихий океан отправлялось только десять мичманов. Из них двое во Владивостокскую эскадру, остальные в Порт-Артур. Им завидовали оставшиеся на Балтике товарищи (Горькая рокировка судеб из отбывших на Дальний Восток 10 мичманов только один погиб в бою). Потери среди однокашников, попавших в Цусимский пролив с эскадрой адмирала Рожествен-ского, были намного большими).
Фельдфебель выпускной роты фон Рейнгард имел все шансы попасть в число десяти счастливчиков, и попал. Он был зачислен в Квантунский флотский экипаж, дислоцировавшийся в Порт-Артуре. Короткий визит к отцу перед отправкой на войну и Федор, уже в новеньком мичманском сюртуке с новеньким офицерским кортиком на боку, с группой товарищей ждал в купе третьего звонка поезда. Купе было завалено подарками восторженных петербуржцев: коробки с конфетами, бутылки с вином, засахаренные фрукты Еще возвращаясь из Ковно в Петербург, Федор стал «жертвой» победного энтузиазма земляков. Увидев юного мичмана в вагоне через окно, его вытащили на перрон, причем оборвали кортик, когда вытягивали в окно, качали на руках, кричали «Ура!», осыпали поцелуями и цветами. Это было какое-то повсеместное помешательство, вскоре сменившееся всеобщим равнодушием к войне, а потом и ненавистью к власти, к флоту, к государству. Запомнилась Федору и другая встреча. В вагоне-ресторане поезда «Ковно-Санкт-Петербург», когда он, помятый и всклоченный, чертыхался, пытаясь приладить оборванный кортик, к нему подошел степенный армейский капитан. Поздравив мичмана с недавним производством (Федор, вздохнув, уже приготовился опять пить шампанское) и, узнав, что тот едет на Дальний Восток, опытный офицер стал говорить о войне. Но не то и не так, как привык слушать Федор. Речь капитана, его аргументы, а главное, прогнозы возмутили моряка и только уважение к старшему по чину и возрасту не позволили ему наговорить капитану дерзостей. О пророчествах пехотного капитана он вспомнил в. японском плену