Василина Дмитриевна, догнать, вернуть? спрашивает охранник, протягивает мне поднятую купюру.
Не нужно, носом шмыгаю, вытираю кулачком слезы.
Кто такой? Обидел?
Нет, я его обидела, говорю сквозь слезы. Отец дома?
Нет, не приехал еще.
А мать?
Тоже.
Хорошо, поставь машину в гараж, тот кивает и ключи из рук берет.
Поднимаюсь на крыльцо, стараясь унять слезы. Обидела, знаю. Сильно. Но, когда Никита оттолкнул меня, так вдруг больно стало, и зло какое-то в душе поднялось. Значит, с Викой можно обниматься и на колени к себе сажать, а я что? Лицом не вышла? Вот и швырнула ему купюру на такси. Ох, что наделала! Когда в чайхане увидела, как с Викой сидит, будто кол в сердце воткнули. Не думала, что так среагирую.
Никита сидел такой веселый, Вику на руках держит, почти целуется с ней. Крепко к себе прижимает. Думала, закричу от злости, ногами затопаю. В глазах потемнело, даже рукой за спинку диванчика пришлось ухватиться. Ну подумаешь, парень, причем даже не мой парень, с другой обнимается. На Артура такой реакции не было, а тут ревность накатила так, что ноги подкосились.
Думала, ногтями расцарапаю, еле успокоилась. В кучу себя собрала, стою, смотрю на него глаз отвести не могу. Красивый, слов нет. Рубашка черная на груди расстегнута, так что кубики пресса видно на бронзовом животе. Руки сильные. Вику держит, будто и не тяжело ему вовсе. А та хохочет, в шею его целует, бриллиантами своими сверкает. Захотелось на ее месте быть, чтобы руки его почувствовать, прижаться к нему, губами кожи коснуться. Как до дома доехала, не помню. И тут на тебе, слова обратно не возьмешь. Что делать теперь?
Медленно поднялась в свою комнату, где на диване уже спала Вика. Надо матери ее позвонить, волноваться будет. Если узнают, что дочь выпила примчатся сюда, скандал поднимут. Лучше смс пошлю, напишу спим уже, к зачету готовились. Не прокатило, мать Вики сразу перезванивает:
Где она? режет слова грубо и решительно.
Спит уже, отвечаю честно.
Напилась?
Нет, устала.
А-а, устала, значит. Бриллианты на ней?
Да.
Хорошо, утром машину за ней пришлю. Завтра выходной, вам на учебу не надо. Заберу часов в десять.
Лучше в одиннадцать, с сомнением оглядывая подругу, даю ей еще отсрочку от встречи с родителями.
Машина будет в одиннадцать, говорит мать Вики и отключается.
Подхожу к дивану, смотрю на спящую подругу. Эх, Вика, Вика. Наклоняюсь, пытаясь распутать волосы, которые запутались в колье. Снимаю и откладываю на столик бриллианты. Затем снимаю одну туфлю, вторая где-то потерялась, пытаюсь стянуть платье. Вика ворчит, но поддается, дает натянуть на себя мою футболку и накрыть пледом. Надо проследить за ней эти дни, если снова начнет пить, ничем хорошим это не кончится.
Устало снимаю одежду, направляюсь в ванную, где включаю душ и долго стою, чувствуя, как слезы снова сами текут. Никита, повторяю его имя, верчу его на языке, пробую на вкус, мне нравится. Именно так, а не Ник, не Никитос или как то еще. Никита. Почему мне вдруг понравилось это имя? Чем имя Артур хуже? Или Павел, например? Да ничем не хуже. Может, и лучше, но это имя вызывает во мне какие-то странные чувства: теплоту, нежность и много еще других, мне непонятных.
Глава 10. Никита
На следующий день осознаю, что я олень. Подрываюсь с утра, еще до того, как зазвонил будильник, и направляюсь в ванную. Мать застает меня за бритьем и недоуменно смотрит, как вожу тупой бритвой по своему лицу.
Ты куда в такую рань?
В универ, оглядываюсь на нее, чувствуя на языке пену для бритья.
Так сегодня воскресенье, удивленно говорит она, и я понимаю, что совсем потерялся с этим переездом. Значит, универ и тренировка отменяются. И что вскочил? Спал бы до обеда. Но делать нечего, раз встал, теперь не усну. Добриваю морду и иду на кухню.
Значит, мы с тобой сейчас идем на море, говорю матери, принимая от нее большую кружку с крепким черным чаем, и бухаю туда три ложки с горкой сахара. Люблю крепкий горячий чай или сироп, как называет его мать. Кофе в доме не держим, матери нельзя, а мне все равно, нет и нет.
Идем, улыбается мать, и я чувствую, как грудь стискивает, сердце куда-то проваливается.
Ты это, собирайся, отворачиваюсь, бутерброд в рот пичкаю, через ком в горле проталкиваю.
Кашу чтобы доел, говорит мать и встает, направляется в свою комнату. Слушаю ее и осознаю, как ем, только когда дно тарелки вижу. Рисовая каша с изюмом и медом вприкуску бутерброд с колбасой. Даже не заметил вкуса. Хватаю еще два яйца, и мою тарелки с кружкой. Мать уже готова, сидит на пуфике в прихожей. Быстро натягиваю плавки с шортами и майку.
Выходим на улицу, воздух запахами в нос бьет цветами какими-то, эвкалиптом, можжевельником. Вдыхаю полной грудью, наслаждаюсь. Медленно проходим по подземному переходу под железной дорогой и, вот он, пляж. Когда встал вопрос о переезде, однозначно было одно условие близость к морю. Ценник, конечно, зашкаливал, но неожиданно помог Попов. Кто-то у него из друзей уехал в Америку и неизвестно, когда вернется, так что нам хата досталась на халяву плати коммуналку и цветы поливай. Уже заодно это я был Попову обязан по гроб жизни. Иначе все мои накопления ушли бы на съем жилья.
Мать идет на удивление бодро, будто и не было вчерашней слабости, но я-то знаю, что это временно. Надо будет, и на коляске буду возить, на руках донесу. Она все, что у меня есть. Отца я не знаю. Сколько ни спрашивал мать на эту тему, она отмахивалась, ну, и я отстал со временем. Сделал вывод для себя, что залетный сокол был в командировке, вот и случилось, а признаться матери стыдно. Искать отца одно время пытался, но мать строго сказала: «Нет». Так и оставил эти попытки.
Вчера поздно пришел? Я не слышала, отрывает мать меня от мыслей.
Да не особо поздно, в час где-то.
Как прошла вечеринка?
Да какая там вечеринка, посидели в ресторане, хинкали поели, да по домам, отмахнулся я, вспоминая вчерашнее. Почему-то первым вспомнил деньги на дорожке, которые мне швырнула эта мажориха. Не отпустило, значит, задела она меня за живое.
Я после обеда ненадолго отлучусь, говорю матери, усаживая ее на большой камень на пляже. Воздух пахнет соленой водой и почти взрывается в легких своей насыщенностью. С моря дует легкий бриз, волны с шумом рушатся на берег. Сейчас, в утреннем свете, море серое, будто тень. Это днем, когда выглянет солнце, оно станет голубым, а сейчас неопределенного цвета. Вдыхаю полной грудью, скидываю футболку и кроссовки.
Куда ты днем? спрашивает мать, поднимая футболку с серо-белой гальки. Бросил, не думая.
Мотоцикл приехал, улыбаюсь в ответ, а мать хмурится.
Снова гонять будешь, ворчит.
Ага, смеюсь я и с разбегу, отталкиваясь ногами, в два прыжка запрыгиваю в море. Проплыв пару метров, выныриваю, отфыркиваясь. Теплое как парное молоко.
Не холодное? кричит мать с берега.
Отличное! отвечаю и разрезаю руками воду, уплываю вперед, далеко от берега. Устаю, когда уже не вижу мать на берегу, да и сам берег вдалеке. Ложусь на спину, смотрю на облака, наслаждаясь тишиной и успокаивающим плавным качанием на волнах. Так бы и лежал вечность, но знаю, мать волноваться будет, что долго нет, а ей нельзя.
Мать уже стоит на берегу, вглядываясь в море, ждет. Выхожу, встряхиваюсь, как собака. Она полотенце мне подает. На шею его вешаю и стою, закрыв глаза, подставляя тело первым лучам солнца.
Какое море здесь, совсем другое и дышится так легко, говорит мать.
Я киваю, соглашаясь.
Тебе нравится здесь? спрашиваю, открывая глаза.
А тебе? смотрит с тревогой.
Нравится, улыбаюсь в ответ, и она успокаивается. Не хочу, чтобы чувствовала себя виноватой, будто из-за нее я все бросил и теперь маюсь здесь. Не переживай, мне здесь будет хорошо.
Ты уверен? Из-за меня ты покинул друзей, привычный круг, дом.