Монах неторопливо поклонился епископу.
Меня зовут Бенедикт, негромким, но уверенным голосом сказал он. К услугам Вашего преосвященства. Я плохо знаю дорогу до Гданьска, но надеюсь, что господь будет милостив к нам. Нам лучше поспешить, чтобы не пришлось ночевать в лесу.
Ну, что ж Значит, так тому и быть.
Епископ не просто сдержал досаду на князя. Вопреки ей, он поднял руку и благословил княжеский замок. Что бы тебе не сделали всегда отвечай добром. Эту заповедь епископ Адальберт ставил выше других.
Идём! кивнул он ожидавшему Бенедикту. Идём, Радим!
Повешенных с виселицы уже сняли, и епископ счёл это хорошим знаком.
Под неторопливый цокот лошадиных копыт, монахи покинули двор замка. Перешли ров по узкому мостику, и вышли на дорогу, которая вела из Гнезно к Висле и дальше, вдоль реки к сырому морскому побережью.
Через час быстрой ходьбы епископ согрелся. Несмотря на высокий сан, Адальберт был не ещё не стар, да и лишний вес не тяготил епископа. Адальберт, как и его брат, привыкли к монашескому житью. Бенедикт молча вёл под уздцы лошадь, которая тоже оказалась довольно выносливой животиной.
Насколько хорошо ты знаешь эти места? спросил Адальберт, догнав Бенедикта.
Не очень хорошо, ответил монах. В молодости я был рыбаком, но жил далеко к западу отсюда.
Можешь называть меня братом Адальбертом, сказал епископ. Перед Богом все равны, а тем более в пути. Расскажи как ты стал монахом?
Очень просто, пожав плечами, ответил Бенедикт. Я родом из небольшой рыбацкой деревушки под Щецином. Польские войска напали на нашу деревню. Многих убили, кое-кому удалось спастись. Меня тяжело ранили пробили стрелой руку и полоснули саблей по спине. Хорошо, что лезвие прошло вскользь по рёбрам. Я бы умер от потери крови, но на моё счастье меня выходил монах, который пришёл вместе с войском. Он был из монастыря в Гнезно. Перевёз меня на монастырский двор, крестил. Братья ухаживали за мной, пока я не поправился. Выздоровев, я остался при монастыре, чтобы работой отблагодарить братьев за спасение. Да так и прижился. Меня обучили латыни, одно время даже книги переписывал.
Хорошая история, выслушав, кивнул епископ. Разными путями приходят люди к служению Христу. Давно это было?
Двадцать лет тому назад, ответил Бенедикт.
А что ты скажешь о пути, который предстоит нам?
Бенедикт снова пожал плечами.
Городов нам больше не встретится. Только деревушки, в основном вдоль реки. Если повезёт найдём ночлег в крестьянских домах. Сожалею, что Вашему преосвященству приходится путешествовать в таких условиях.
Адальберт только усмехнулся, вспомнив степи восточной Венгрии. Там люди жили в войлочных юртах, которые легко разбирать и перевозить на новое место. А питались лошадиным молоком и сырым мясом.
Ох, как туго тогда пришлось Адальберту. Если бы не медный котелок, и не мешок ячменя, который они захватили в дорогу не выжил бы епископ на одном кислом молоке. А с ячменной кашей и божьей помощью не только выжил, но и склонил кочевников к христианству.
Ничего, ответил Адальберт Бенедикту. И в крестьянском доме есть место теплу и богу.
Вдоль дороги тянулись кое-как распаханные поля, которые перемежались редкими перелесками. Ближе к вечеру на одном из полей монахи увидели странную картину.
Две женщины старая и молодая впряглись в деревянный плуг и тащили его, изо всех сил упираясь босыми ногами в тяжёлую сырую землю. За ручками плуга шли двое подростков. Изо всех сил наваливаясь на рукояти, они старались не дать суковатому лемеху выскочить из борозды. Получалось у подростков плохо даже вдвоём они не дотягивали до веса взрослого мужчины.
Увидев монахов, женщины бросили плуг и упали на колени. Утирая пот со лба, Адальберт благословил женщин и стал расспрашивать. Оказалось, что их мужики сгинули на последней междоусобной войне, которую князь Болеслав вёл против своей мачехи и сводных братьев. Лошади пропали там же, а сеять надо, иначе ребятишки помрут с голоду. Вот женщины и впряглись в плуг.
Зерно-то у вас есть? спросил Адальберт.
Оказалось, что зерно есть. Хватит и на посев, и прокормиться до нового урожая, особенно если мешать ячмень с толчёной сосновой корой.
Бог милостив, сказал Адальберт и, взглянув, на темнеющее небо, решил остановиться на ночлег у этих женщин. По крайней мере, с их стороны можно было не опасаться нападения.
Оказалось, что обе семьи ютились в землянках, возле кое-как сложенных дымных очагов. На раскалённых камнях пекли лепёшки из грубо растолчённого зерна муки не было. До мельницы ехать далеко, и везти зерно не на чем. И платить за помол тоже нечем.
Молча приняв из рук старухи лепёшку, Адальберт невозмутимо откусил её и поблагодарил хозяйку. А затем велел Бенедикту развязать тюки и достать взятые в дорогу сыр и вяленую рыбу.
После ужина женщины с ребятишками ушли в другую землянку. Адальберту Бенедикт постелил на единственной лавке. Радим улёгся на земляном полу, бросив вытертую волчью шкуру поближе к тёплым камням очага. А сам Бенедикт отправился ночевать на улицу, чтобы лихие люди или волки не оставили путников без лошади.
Ночью Адальберт то и дело просыпался. Его будили холод, храп лошади за тонкой кровлей землянки и собственные беспокойные мысли. Рано утром он поднялся с лавки и вышел на улицу. Вдвоём с Бенедиктом они впрягли лошадь в плуг и молча принялись пахать сырое поле, которое вчера не допахали женщины с ребятишками. Бились почти весь день, а когда закончили, оказалось, что трогаться в путь сегодня уже не имеет смысла. Так монахи снова заночевали в землянке, где с потолка падали на лицо кусочки высохшей сосновой коры.
Тяжело живёт народ, сказал Бенедикт, когда на следующее утро они вышли в путь.
Радим вчера тоже не сидел без дела. Пока Адальберт с Бенедиктом пахали, он натаскал бабам хвороста и нарубил дров. Хоть небольшая, а помощь.
Ну, ничего, добавил коренастый монах, словно утешая кого-то. Лето выживут на грибах и ягодах. А там и новый хлеб будет. Только бы обошлось без войны.
Войны боялись все. Война это сожжённые деревни, вытоптанные поля и убитые или угнанные в рабство мужчины. Война это голод и болезни, которые беспощадно добивают тех, кому повезло не получить стрелу в грудь или удар саблей.
Так, верста за верстой, деревня за деревней, монахи продвигались в сторону Гданьска.
На въезде в Гданьск им попалась единственная в округе корчма. Эту рыбацкую деревушку князь Болеслав выбрал для строительства берегового укрепления и ещё осенью послал сюда отряд воинов во главе с воеводой. А где укрепления и воины там, известное дело, и ремесленники. Ведь надо ковать лошадей, выделывать и чинить сбрую, мастерить наконечники для стрел. Вот и сходятся к укреплению мастера со всей округи, надеясь заработать медную, а то и серебряную монету.
Ну, а где мастера и работники там не обойтись и без корчмы.
Корчма оказалась деревянным двухэтажным зданием. Задней дверью она выходила к реке, куда было очень удобно сливать помои с кухни. Передними окнами корчма смотрела на деревенскую площадь.
На первом этаже был полутёмный, уставленный тяжёлыми столами и лавками питейный зал. На втором пара комнат для проезжающих. В комнатах стояли дощатые кровати, и даже рукомойники имелись. А хозяин, увидев деньги, пообещал поспешить с ужином и приготовить для духовных гостей рыбу и овощи.
Рыба оказалась мелкой морской салакой, а овощи нестерпимо кислой передержанной в бочке капустой. Тушение только чуть приглушило кислоту, и Адальберт мрачно подумал, что изжоги не миновать. Они с Радимом сняли одну комнату на двоих, а Бенедикт решил спать в конюшне и присмотреть за лошадью.