Я за этот закон не голосовала, отвечала Дженис, закуривая.
Я потрясен не меньше тебя, все журналисты скорбят, но
Если скажешь, что это риски нашей профессии, напишу заявление об уходе.
Кишка тонка!
Дженис подошла к окну, погруженная в раздумья.
Представляешь, ее дочери всего пять!
Открой окно! раздраженно приказал Эфрон.
Хочу поехать на похороны.
За свой счет или за мой?
Я все оплачу сама, не переживай.
Что же тебе нужно, если не аванс?
Виза. Придумай какое-нибудь интервью с чиновником, чтобы польстить белорусским властям. Они такие тщеславные, точно купятся.
Польстить властям, ты серьезно? Сама знаешь, они редко дают аккредитацию иностранным журналистам. У тебя же есть связи повыше, в правительстве, Ноа могла бы сделать тебе визу. Кстати, ты не в курсе, как у нее дела?
Нет. То есть да промямлила Дженис. Она сейчас очень занята.
Но у нее все в порядке?
Почему ты спрашиваешь?
Потому что последние месяцы, когда я о ней заговариваю, ты делаешь постную мину.
Мы поругались, солгала Дженис она так и не нашла в себе сил рассказать Эфрону об исчезновении Ноа.
Полгода назад из квартиры Ноа испарились все следы ее пребывания. И с тех пор о ней ничего не было слышно. Когда Дженис явилась в штаб израильской разведки, надеясь узнать, что произошло с ее лучшей подругой, начальник Ноа встретил ее очень холодно и быстро выпроводил. Все, что осталось от Ноа, очередная звезда Давида на белой стене память об агентах спецслужб, погибших на задании.
Попробуй получить туристическую визу, предложил Эфрон.
Туристическая поездка в серый зимний Минск? Как-то неправдоподобно, откликнулась она, барабаня по экрану смартфона. Хотя
Что «хотя»?
Музей Марка Шагала в Витебске.
Не знал, что в Беларуси есть такой музей.
Я могла бы немного поважничать и поэпатировать тебя, но, если честно, я сама только что прочитала об этом в сети. Она помахала смартфоном в воздухе. В этом музее выставляют его цветные литографии из серии «Двенадцать колен Израилевых». И разве можно написать достойный материал о художнике, не побывав в доме, где он провел детство?
Ты невыносима. Хотя, пожалуй, задумчиво сказал Эфрон. Шесть полос о Шагале в воскресном выпуске не такая уж плохая идея. Я давно ничего о нем не читал.
Так как насчет визы? гнула свою линию Дженис с легкой улыбкой.
Ладно, я этим займусь. А теперь можно мне поработать?
Дженис направилась к двери и уже на пороге обернулась:
Мог бы пожелать мне удачи.
Со статьей? Кажется, ты уже вышла из этого возраста.
С судебным разбирательством, которое начнется завтра, в Лондоне.
Завтра? Прости, не знал.
Если бы ты хоть немного меня поддержал тогда, то знал бы.
У тебя проблемы не из-за твоих статей, а из-за речи на конференции. Как бы я объяснил, что мы оплачиваем тебе адвоката, с нашими-то убытками?
Журналистика командная игра, Эфрон. Ответственность в равной мере несут те, кто пишет, и те, кто печатает. Мои высказывания в адрес Кэша неотделимы от расследования делишек этого продажного миллиардера, а его я проводила для тебя.
Эфрон нахмурился и уткнулся в бумаги.
Дженис вернулась в редакцию, собрала вещи и отправилась домой.
* * *
Похороны коллеги, чьей отвагой Дженис восхищалась еще до того, как ей довелось работать вместе с ней над одним секретным расследованием, были не единственной причиной отправиться в Беларусь.
В сентябре прошлого года Дарья освещала очередные массовые протесты против Лучина. После выборов 9 августа, когда объявили, что цепляющийся за свое кресло автократ переизбран, каждое воскресенье на улицах столицы и крупных городов собирались толпы, требующие его отставки. Дарья и ее фотограф, как обычно, были с протестующими, собирали свидетельства происходящего. Спасаясь от омоновцев, они укрылись в каком-то магазине. И тут в него ворвались люди без формы, в балаклавах и приказали всем немедленно лечь на пол. Дарья вытащила пресс-карту. Но документ ее не защитил, скорее наоборот: именно из-за него она угодила в камеру. Фотографа избили дубинками, целясь по рукам. Они провели три дня в заключении, без еды, без элементарных удобств, и каждые шесть часов их подвергали допросу с пристрастием. А потом еще шесть дней в больнице, пока они не восстановились настолько, чтобы вернуться к работе. Но Дарья была из тех, кто никогда не жалуется. Она писала Дженис, что, пускай небо в Минске не такое голубое, как в Тель-Авиве, зато здесь всегда что-то происходит. Юмор помогает пережить невзгоды.
* * *
Привлеченный шумом, Давид вошел в спальню Дженис. Дверца гардероба распахнута, кровать завалена одеждой, косметичка набита битком.
Опять меня бросаешь? с укором спросил он у подруги.
Ненадолго. На неделю, может, на две.
Две недели это ненадолго, по-твоему? Куда ты собралась?
Защищаться в суде. Ты, похоже, забыл, но завтра после обеда в Лондоне будет первое слушание по моему делу.
Не забыл, просто думал, что лучше с тобой об этом не говорить. Ты готова?
А вот об этом лучше спросить моего адвоката.
Давид вытащил из дорожной сумки Дженис всю одежду, аккуратно сложил то, что ему понравилось, а остальное побросал на пол. Она закатила глаза.
Наденешь эту юбку и эту рубашку, элегантно и без претензий.
Меня не по одежде будут судить, возразила Дженис, выхватывая у него юбку.
Давид тут же отобрал ее снова, сложил и вернул на место.
Ты делала свою работу, пролила свет на гнусные делишки британского магната.
Да, а теперь он обвиняет меня в клевете. Если я проиграю, это меня разорит.
Да ты и так разорена. На самом деле Эйртону Кэшу нужны не деньги, он хочет погубить твою репутацию. Раз он на тебя нападает, значит, он тебя боится, вот и все! И он проиграет. Они не рискнут тебя осудить, Великобритания не встанет в один ряд со странами, где затыкают прессу и предоставляют продажным миллиардерам полную свободу действий.
Боюсь, что продажные миллиардеры и так уже пользуются полной свободой действий. Премьер-министр и его окружение завязли в этом деле по уши, они закрыли глаза на делишки Кэша, потому что это в их интересах. Но кое в чем ты прав: им нужна моя шкура, сказала Дженис с беспомощной улыбкой.
Не смей строить из себя жертву, судьи должны видеть целеустремленный взгляд отважной журналистки, которой я горжусь. Поняла меня?
Ты чего-то хотел, Давид?
Да, сказать тебе, что вечером мы идем в ресторан, чтобы ты переключилась, и это не обсуждается, заявил он, закрывая ее сумку.
* * *
Давид и Дженис вместе снимают шикарный дом в районе Флорентин. Он художник, но блещет скорее умом, нежели творческими способностями. Любит поворчать, когда в хорошем настроении; искренне восхищается работой Дженис, что, впрочем, не мешает ему ее критиковать; она его муза, он ее конфидент; она скупает на барахолках предметы декора, которыми заполнена их гостиная, он готовит и постоянно убирает за ней; он порядок, она хаос; и все-таки у них есть что-то общее. Дом трясется от их ругани и хохота, а по вечерам они веселятся вместе или просто болтают обо всем на свете за кухонным столом.
* * *
Праймроуз-Хилл, Лондон
Корделия больше не живет в Кэмдене. Ей очень нравился этот бурлящий жизнью район, где она забыла о том, что она иностранка. Но она не может заставить себя вернуться в лофт, где убили Пенни Роуз. Преступника так и не нашли. С Корделии быстро сняли обвинения: в момент убийства она была в Мадриде. Девушки дружили, и один из соседей подтвердил, что Пенни Роуз всегда жила у Корделии, когда та уезжала. Полиция пришла к выводу, что имело место неудавшееся ограбление.
Теперь Корделия живет на Праймроуз-Хилл. Аренда дома обходится ей в немыслимую сумму, но девять лет назад она конвертировала свои сбережения в биткойны, и с тех пор 10 000 фунтов стерлингов приумножились многократно, превратившись в целое состояние. Впрочем, образ жизни Корделии ничуть не изменился. Она по-прежнему работает в агентстве кибербезопасности, передвигается по большей части на велосипеде, а в дождь отдает предпочтение метро и автобусам, не такси. Она не устояла только перед одним соблазном: иметь просторное жилище. Что может быть ценнее в городе, где стоимость квадратного метра считается одной из самых высоких в мире? Она переехала в чудесный дом с минималистичным интерьером на Риджентс-Парк-роад. Полгода спустя неразобранных коробок в нем все еще больше, чем мебели.