Он думал, что выполняет божественную миссию, а масонское общество испытывает его веру. Ни один из этих фактов сам по себе обычно не приводит к постановке диагноза «психоз».
В ЕГО СЛУЧАЕ РЕШАЮЩИМ МОМЕНТОМ СТАЛ ЭПИЗОД, КОГДА ОН ВЗГРОМОЗДИЛСЯ НА СВОЙ ИСПАЧКАННЫЙ ФЕКАЛИЯМИ МАТРАС, РАСКИНУЛ РУКИ И ПЫТАЛСЯ ВЗЛЕТЕТЬ, ДЕКЛАМИРУЯ ПРИ ЭТОМ БИБЛЕЙСКИЕ СТИХИ, КОТОРЫЕ ОН КОГДА-ТО ВЫУЧИЛ, БУДУЧИ ЕЩЕ БОГОБОЯЗНЕННЫМ ПОДРОСТКОМ.
Мне потребовался месяц, чтобы отправить его в учреждение строгого режима, и его перевели туда буквально час назад.
В чем дело, Шопен? спросил я, немного раздраженный тем, что мой обход блока затягивается.
Он указал на стены, как будто ответ очевиден.
Все вокруг вас, док.
Стены были обшарпаны, и на них не хватало кусков штукатурки. Там виднелось несколько надписей и аккуратный узор примерно на высоте груди.
Он не спал всю ночь, царапая это.
Я прошел в конец камеры, где сквозь зарешеченное окно проникало немного света.
«Доктор Бен Кейв».
Сначала я действительно не заметил надпись она была такой маленькой, хорошо если размером с газетный шрифт. Она была аккуратной, ровной и правильной. И, когда мои глаза застыли всего в 15 сантиметрах от нее, я смог хорошо разглядеть буквы.
«Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв».
Я насчитал восемь полных рядов.
«Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв»
Это мое имя, вырвалось у меня. Шопен медленно кивнул. Я окинул взглядом стены.
Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв Мое имя было написано повсюду. Я подошел к Шопену и отодвинул его в сторону. Я прошел мимо двери, повернул и добрался до кровати.
Доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв доктор Бен Кейв
Черт, выругался я, когда сделал полный круг.
Я сел. Шопен поморщился, и я сразу понял свою ошибку.
Черт, снова сказал я, но продолжал сидеть на грязной простыне. Вставать казалось бессмысленным.
Он написал мое имя, не разу не сбившись, сделав восемь полных кругов по камере.
Вы в порядке, док? Шопен был хорошим человеком и видел, как меня поразило увиденное. Я просто подумал, что вам стоит это увидеть. Извините.
Спасибо, тихо сказал я, гадая, есть ли у меня в машине запасная пара брюк.
Я снова прошелся по камере, загипнотизированный своим именем. Некогда такое родное и знакомое, теперь оно казалось чужим и враждебным, направленным против меня.
Было видно, откуда он начал писать, но у этого «послания» не было ни конца, ни развязки, оно не содержало никакой угрозы. Он просто остановился и все. И не оставил ничего, из чего можно было бы вывести хоть какие-то эмоции.
Я рассказал эту историю друзьям, некоторые из которых были психиатрами, и все они пришли к выводу, что меня напугали эти настенные надписи. Да, так оно и было. Но было и кое-что еще.
В тот вечер я пришел домой в брюках от спортивного костюма и рассказал своей жене Джо, что произошло.
Я собираюсь обучаться судебной психиатрии, когда закончу свои исследования, объявил я.
Судя по ее реакции, она не сильно удивилась.
Нам надо будет установить сигнализацию в доме, добавил я.
Она оглядела меня с ног до головы.
Ты ходил в спортзал?
Я много разговаривал с людьми, которые из-за пристрастия к азартным играм лишились способности нормально распоряжаться деньгами, потеряли свои дома и семьи. Так вот они рассказывали мне, что стали зависимыми с того момента, как получили первый крупный выигрыш. Моим первым большим выигрышем, скажем честно, стало чтение собственного имени на стенах камеры. Я был в ужасе, но возбуждение намного перевесило страх. Я оказался на крючке.
А что насчет Фрэнка?
Три недели спустя он отправился в Лейквью. Учитывая смягчающие обстоятельства, его осудили за непредумышленное убийство, а затем выпустили, когда я спустя несколько лет начал работать там консультантом.
А что с человеком, который писал на стене?
Он живет своей жизнью, подробнее я расскажу о нем чуть позже. Еще я расскажу вам о двадцати пяти годах работы в тюрьмах и охраняемых больницах, о диагностике и лечении людей с психическими расстройствами в системе уголовного правосудия и о работе в качестве свидетеля-эксперта.
Я РАССКАЖУ ВАМ О ТОМ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ В МИРЕ СУДЕБНОЙ ПСИХИАТРИИ.
Это рассказ о моих пациентах и обо мне. Это книга о том, чему мы научили друг друга и как этот опыт изменил меня.
Это книга о том, что касается всех нас, и о том, чего мы больше всего боимся.
Дом с видом на Лейквью, двадцать пять лет спустя
Мой кабинет невелик, но именно там я провожу бóльшую часть своего времени, если не осматриваю пациентов в отделении. Здесь я нахожусь и сейчас, окруженный записями, сделанными на протяжении всего времени, что я работаю в судебной психиатрии.
В ЭТОМ ОТДЕЛЕНИИ ЛЕЧАТ ПРЕСТУПНИКОВ С ПСИХИЧЕСКИМИ РАССТРОЙСТВАМИ, ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ РАНЬШЕ НАЗЫВАЛИ НЕВМЕНЯЕМЫМИ ПРЕСТУПНИКАМИ.
Здание больницы окружено пятиметровым забором, глядя на который сразу понимаешь, где именно ты находишься, если вы, конечно, представляете, что такое пять метров, а это, к слову, почти на метр выше двухэтажного автобуса.
Когда больницу только строили, местные жители выступали против такого соседства. Я же в момент, когда рассматривалась заявка на планирование, стригся и брился в местной парикмахерской.
Это отвратительно, если хотите знать мое мнение, сказал парикмахер. Нам здесь такое не нужно. Это приличный район. Он покрыл пеной мою щетину. Итак, чем вы занимаетесь?
Я бы ответил, если бы не острая бритва у моей шеи.
На самом деле охраняемое подразделение всегда работало тут, правда, оно было меньше, чем сейчас, но тем не менее функции выполняло те же. При этом местные жители практически о нем не думали.
Мой кабинет это унылая каморка с серо-пепельными стенами: письменный стол с одной стороны, книжный шкаф с другой и два больших картотечных шкафа, обрамляющих окно, выходящее на теннисный корт.
Бухгалтеры поймут, о каком цвете я говорю. В помещения со стенами точно такого же оттенка, случается, попадают их клиенты, когда они получают неожиданно большой налог. Врачи в отделении неотложной помощи знают его по пепельному выражению лиц у жертв сердечного приступа, когда их только что увезли на машине скорой помощи от того самого бухгалтера.
Даже вертикальные жалюзи, закрывающие теннисный корт, серые чуть темнее, чем картотечные шкафы, скорее цвета мокрого асфальта, но все равно серые. Последний раз я опускал жалюзи шесть или семь лет назад, тогда еще отвалилась одна из вертикальных половинок. Теперь там зияет щель, и я всегда обещал себе, что прикреплю отвалившуюся планку обратно, но так и не сделал этого. Всегда находились дела поинтереснее.
Кресло, которым я пользуюсь, похоже на большинство офисных стульев на ножке и пяти маленьких колесиках. Спинку и сиденье можно регулировать вверх, вниз, вперед и назад. Одно из колесиков постоянно поворачивалось не в ту сторону всякий раз, когда я проталкивался от стола к картотечному шкафу, и стул буксовал, как неподатливая тележка из супермаркета. Поэтому я снял сломанное колесико.
Я думаю, я немного похож на свое кресло. Оно все еще шатается, но теперь более предсказуемо, и я знаю, как правильно его сбалансировать. Сиденье, кстати, не серое, а темно-бордовое. Я не знаю почему, но это немного тревожит.
Вид на теннисный корт совсем не такой, как вы могли бы себе представить. Последний раз им пользовались двадцать лет назад, и с тех пор он находится в состоянии благородного упадка. Иногда тихими вечерами, когда я работаю допоздна, мне кажется, что я слышу призраков из предыдущих поколений игроков: вот пациент, разминающийся перед сетом со своим врачом. Они обмениваются милыми шутками типа: «Доктор, как вы думаете, мой Эдипов комплекс пройдет, когда отец умрет? Кстати, классный удар».