Она протянула руку к мыши, чтобы закончить разговор, но Андрей успел выпалить:
Ты шо торописся, шо торописся? Мы за райдер совсем не поговорили. Он вновь включил «колхозника», и Ирина осталась на связи муж в этом разговоре был пока главным. А «райдер» оставался непременным атрибутом для крутых артистов во время гастролей. По сути, список еды, алкоголя, цвета простыней и запаха мыла в ванной. Разин не стоил этого атрибута, но деваться было некуда:
Водка-селедка, свиное сало, соленые огурцы с окрошкой и черный хлеб с луком. Это само собой. Ее глаза вновь налились гневом. Что еще?
Записывай, продолжил он издеваться над женой, селедка непременно тихоокеанская, толщина спинки восемь сантиметров. В каждом отеле по две штуки одна с икрой, вторая с молокой. Ты записываешь? спросил он, засовывая следующую конфету в рот. Сало белорусское, ни в коем случае не копченое, малосоленое. Дальше. Хлеб черный «Бородинский» московский, через раз белорусский «Нарочанский». Огурцы только малосольные, суточной закваски. Водка шведская «Абсолют», без примесей, оригинальная.
Чтоб ты подавился! не выдержала жена, и Андрей понял, что сейчас его пошлют уже окончательно.
И семечки тыквенные не забудь
Да пошел ты в жопу, слышишь в жопу! Она запустила мышью в экран компьютера, в бешенстве поискала ее на полу, не нашла и потянулась рукой, как видно к розетке.
Экран опустел. На десктопе остались сиротливо светиться иконки программ и текстовые файлы. Андрей встал со стула, потянулся и широко зевнул. Все их предыдущие разговоры последних лет заканчивались примерно так же. Но последствий типа развод и девичья фамилия не случалось. Игра она и есть игра.
Андрей не стал переодеваться. В чем был, черных шортах в звездочку и черной же футболке она скрывала огромный живот рухнул на кровать. На часах было одиннадцать вечера, хотелось спать. Но Ирина не выходила из его головы. Он даже про деньги не думал. Она в самом деле была безумно красива, и он продолжал любить ее по-прежнему. Проблема была в том, что он и она никогда не считали себя ровней друг для друга. По понятной причине он так и не сумел победить в себе комплекс детдомовца, не нужного никому, кроме себя самого. Его взгляд вновь уперся в свадебную фотографию на стене. Ромка весело улыбался. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна натужно смотрели на лежащего в кровати зятя. Фоном фотографии был банкетный зал Кремлевского Дворца съездов. Только там давали приемы по случаю государственных праздников и съездов КПСС.
Он включил телевизор, вызвал меню и вошел в YouTube. Поднес пульт с голосовым управлением к губам и произнес:
Фильм «Республика ШКИД».
Он сотни раз смотрел его, когда оставался один. Знал каждую реплику наизусть. Обожал Сергея Юрского в роли Викниксора и Сашу Кавалерова в роли Мамочки. На экране плазменного «Панасоника» закрутилось колесо из догоняющих друг друга точек. Когда догонялка светлячков прекратилась, на черном экране появилась надпись: «В 1922 году в Советском Союзе было 4 миллиона беспризорных детей». Мгновение из черноты, словно на негативе фотопленки, проявились лица беспризорников. Они щелкали ногтями по верхним зубам, отбивали такт. Тот, что слева внизу, с круглым грязным лицом, как две капли воды походил на него самого, когда после гибели родителей он оказался в детском доме. Слезы наполнили его глаза. К горлу подступил комок. Мышцы окаменели.
Давайте, пацаны, прохрипел Андрей, и пацан, который был похож на него в детстве, запел песню, от которой его всегда рвало на куски.
Гитарные аккорды и стук ногтями по зубам не заглушали писклявого голоса певца. На экране шли титры, а пацан продолжал вышибать слезу.
Андрей закрыл глаза. Слезы текли сквозь закрытые веки рекой, нос заложило. Он вновь ощутил себя беззащитным мальчиком, ему захотелось куда-то бежать. Первый раз это чувство возникло еще в детдоме, когда он заболел желтухой, и его положили в инфекционный изолятор городской больницы. Одели в голубое байковое девчачье платье другой одежды не оказалось. Он несколько раз забирался на оконный подоконник, пытался открыть форточку, чтобы сбежать. Но сил открыть оконный шпингалет не было. Было отчаяние.
Он вытер простыней слезы и сопли. Выключил телевизор и настольную лампу. Андрей давно привык к ночному одиночеству, оно не пугало его, как раньше. Напротив, тишина и мрак наполняли голову воспоминаниями, которых было на миллион человек. Да и возраст был такой, что самые далекие воспоминания оказывались и самыми яркими.
Рома, произнес он в темноте и неожиданно громко рассмеялся. Словно в ускоренном режиме он представил себе больного пацана ясельного возраста, затем делового партнера, с кем прятал от КГБ кубометры денег, вывозя их по ночам из московских съемных квартир огромными «Икарусами» в деревенскую глушь. И кто он сегодня! Разин вновь рассмеялся, но уже от того, что разревелся от вида беспризорников, которых на самом деле придумали для кино.
Чего же ты по скайпу не ответил? вновь задумался он, но не стал включать компьютер, чтобы повторить попытку. Пробившийся сквозь штору в окне луч от уличного светильника оказался аккурат на свадебной фотографии.
Глава 4
Рому привезли в детский сиротский дом для детей с врожденной сердечной недостаточностью во время тихого часа. Сюда со всего Советского Союза свозили таких мальчиков и девочек. Не просто больных, а круглых сирот. В Железноводске стояла слякотная зима, и несчастные доходяги, большинству из которых не было и семи лет, чувствовали себя при такой погоде очень плохо. Поэтому тихий час мог продлиться до самого вечера, когда их ненадолго поднимали с постели и выводили на ужин выпить горячего прозрачного чая. С куском белого хлеба с маслом, посыпанным сахарным песком.
В общей палате стояло четыре десятка детских кроваток в четыре ряда. За стеклом о железные отливы окон стучал дождь. Почти все спали.
Андрюшу Разина, которому недавно исполнилось семь лет, направили сюда из другого детдома, поставив неутешительный диагноз. Понятно, он этого не понимал был мал и глуп. Но ему повезло хотя бы в том, что воспитатели и медсестры относились к нему да и ко всем остальным детям очень ласково, жалели и любили, как своих. Сами дети оставались при этом совершенно разными.
Все время их выводили куда-то гулять, поиграть в песочнице. Ему казалось, что у него есть мама и папа. Он просыпался с детьми, засыпал с детьми, приходила какая-то тетя, заводила его в ванную, мыла. В ванну их ставили разом по пять человек, мыли, затем одевали и кормили. Часто заставляли брать друг за друга за ручку и куда-то водили. Казалось, жизнь и должна быть такой, другой нет и быть не должно.
В тот день Андрюша не спал. В сентябре, когда ему исполнилось семь лет, врач сказал при очередном осмотре, что дела его идут на поправку. Через годик, перед тем как он пойдет в школу, его переведут в другой детдом, для обычных детей. Он и в самом деле чувствовал себя намного лучше других и терпеливо ждал.
Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Детские мысли простые. Когда рядом никого не было, он думал о маме. Но времени после ее гибели вместе с папой в автомобильной аварии прошло уже так много, что плакать он перестал. Просто вспоминал, как лежал у нее на руках, и мама гладила его по голове, когда он упал и до крови расшиб себе бровь над левым глазом. Вспоминал ее теплую гладкую ладонь, которую она прикладывала к его щеке и тихо убаюкивала. Обычно с такими воспоминаниями он засыпал. Но только не сегодня. Дверь в спальню заскрипела несмазанными петлями и открылась. Вошел дворник дядя Саша. Локтем одной руки он зажимал раскладушку, второй рукой держал большой белый узел, связанный углами простыни. За ним тихонько зашла воспитательница Мария Николаевна. Она кого-то несла, прижимая к груди. Голова мальчика а это был точно мальчик лежала на плече воспитательницы, ноги раскачивались в такт ее шагам.