Несмотря на это, Менди находила детей достаточно милыми. Они не вызывали в ней раздражения или же неприятия, но вот их родительницы, как казалось Менди, не обладали ни обворожительностью, ни умом, ни сообразительностью, и как диковинные птички повторяли лишь одно как же они счастливы стать мамами. При этом их дети, вне зависимости от возраста, иногда даже восхищали Менди своим удивительным стремлением к познанию мира. Совсем маленькие дети с большим интересом пытались изучить мир, засовывая в рот чтобы то ни было, а дети несколько постарше засыпали всех вокруг вопросами: «А зачем? А почему? А как?». Их матери мало что могли объяснить, так как для этого нужно было иметь хотя бы элементарное понимание мира, и обычно они отсылали своих детей поиграть с лошадками, железной дорогой или же с чайным сервизом, лишь бы не напрягать свой ум и не отвечать на совсем безобидные детские вопросы. Но Менди, которая к своим двадцати семи уже успела прочитать всю домашнюю библиотеку, с огромным удовольствием разговаривала с детьми.
«Когда у тебя появятся собственные, им можно будет только позавидовать! Сколько интересных вещей ты будешь им рассказывать!» восхищалось её окружение, но Менди не воспринимала это как комплимент. Обычно в ответ на это она слабо улыбалась, или же вовсе игнорировала слова кого-то из женщин, которые в этот момент, пусть и говорили приятные слова, смотрели на Менди с осуждением. Они считали, что её стремление поделиться знаниями с детьми ничто больше, как попытка привлечь в себе внимание, показать, что она умнее и лучше всех присутствующих дам.
Это дополнительно раздражало Менди, которая и так с трудом выносила общество замужних женщин. Но ещё больше девушку выводило из себя, когда они начинали обсуждать обряды для рождения мальчика, который в обязательном порядке должен родиться на свет, и не один, чтобы стать наследником и правопреемником. И советы, которые они давали друг другу, порой заставляли Менди усомниться в их душевном здоровье. А помимо прочего они иногда шутили, и так, что девушка физически чувствовала, как её лицо краснеет от стыда. В такие моменты она думала, что лучше было бы оказаться в компании молодых и неопытных барышень, для которых замужество было волшебным сном, о котором они могли только мечтать.
Но, оказываясь с ними в одном помещении, она понимала, что тут ситуация обстоит ещё хуже. Юные барышни с головой тонули в своих инфантильных представлениях об отношениях между мужчиной и женщиной, краснели удушливой волной при любом упоминании тесного контакта с противоположным полом, смущенно хихикали каждый раз, когда речь касалась кого-то из молодых людей, кого они заприметили на последнем торжественном вечере. И при этом каждая из них ждала, что Менди обязательно расскажет им что-то, что расширит их познания о браке, и конечно же о любви. Но о любви платонической: о прогулках в саду в тишине вечера, о перешёптываниях на скамье под Луной, о бесконечных танцах только с ним. И ни одна не говорила ни о детях, ни о счастье материнства. Они жили в фантазиях о беспечной, лёгкой любовной увлечённости. И Менди слушала их, слабо улыбаясь и не смея разрушать их мечты, ведь позже они всё равно столкнутся с жестокой реальностью, таковой какая она есть, ведь дети появляются на свет от другого рода любви.
Родители Менди жили в небольшом доме на окраине Брайтона, южного города Англии на берегу Ла-Манша. Это был узкий, двухэтажный дом, вокруг которого росли яблони и акации, а мимо него к центру города шла выложенная камнем дорога. Здесь же Менди и выросла, как и её младшая сестра и два их старших брата, которые после женитьбы предпочли переехать жить в Лондон и редко появлялись в их милой провинции. Сама семья Блумфилд, несмотря на английскую фамилию, корнями восходили к ирландскому роду, поэтому Менди обладала роскошной копной ярких рыжих волос, которые волной спускались по её плечам. Внешне она была очень привлекательна яркие голубые глаза, ровный нос, полные губы, нежные как лепестки только что распустившейся розы, но ирландская кровь сильно проявилась в ней: она была небольшого роста, а её щиколотки были значительно шире, чем у английских дам, из-за чего Менди казалась приземистой, но очень милой. Её сестра Джуди больше походила на англичанок у неё были светлые волосы, которые выгорали на солнечном свете и становились практически блондинистыми, ростом она была выше своей сестры примерно на пять сантиметров, а щиколотки и запястья пусть и не были такими же тонкими как у англичанок, но и не могли сравниться с Менди. Старшие дети семейства (братья Ричард и Роберт) также плохо были похожи на ирландцев. Самый старший Ричард Блумфилд был светло-русым с серыми глазами и ростом вышел таким же, как и среднестатистический английский джентльмен, а Роберт пусть и обладал в волосах рыжим отблеском и зелёными глазами, но был очень стройного телосложения, его запястья были сопоставимы с запястьями Джуди, поэтому в обществе считали, что он очень тонок. Миссис Блумфилд была англичанкой, себя она считала чистокровной, и выросла в Лондоне, поэтому она соответствовала всем требованиям внешнего вида благородных англичан тонкие, хрупкие запястья, светлые волосы, которые теперь были седыми, надменный взгляд, бесцветные глаза. Точно таким же был и её муж, который постарев, совсем ничем не отличался от неё кроме как тем, что взгляд его, как и нрав, был во множество раз мягче. Поэтому из всей семьи только Менди была доказательством того, что они ирландцы.
Утром Менди очень не хотела сталкиваться с кем-то из родителей, пусть совместный завтрак было не избежать, но с удивлением для себя она обнаружила, что сегодня её мать в удивительно хорошем настроении. Менди понимала, что это обусловлено тем, что скоро приезжает Джуди, и очень сильно не хотела, чтобы миссис Блумфилд вновь огорчалась из-за старшей дочери. Когда она вошла в крошечную столовую, прислуга приветствовала её и поставила на стол дополнительную тарелку.
Доброе утро, заговорила Менди, располагаясь за столом, и её мать, так как и сама не хотела портить своё настроение, проигнорировала свою дочь.
Мистер Блумфилд был рад видеть дочь за завтраком, он улыбнулся и обратился к ней, отставляя стакан с водой:
Доброе утро, моя милая. Как тебе спалось сегодня?
Не спрашивайте её об этом, Рональд, заговорила всё же женщина, переведя взгляд на мужа, она спала прекрасно, её же совершенно не мучает совесть! Она же совершенно ни о чём не беспокоится, у неё же всё прекрасно!
Я рад, что мою дочь ничего не беспокоит, ответил ей мистер Блумфилд, и Менди не смогла сдержать улыбку, а его жена поджала губы и отвернулась, явно сдерживаясь, чтобы ни сказать какую-нибудь дерзость. Но могла ли она сказать подобное мужу?
Миссис Блумфилд выходила из интеллигентной семьи, она получила отменное воспитание и образование, которое могла позволить себе женщина в девятнадцатом столетии, но это не сделало её сдержанной и тактичной женщиной. Иногда она могла позволить себе даже повысить голос на собственного мужа, но чаще предпочитала отвернуться и тяжело дышать, демонстрируя свою обиду. И только в минуты жуткого отчаяния она могла позволить себе что-то разбить. При Менди женщина ни разу не теряла голову, но её брат Роберт рассказывал, что однажды, когда он вернулся с прогулки с порванными брюками (ему было не более десяти лет), миссис Блумфилд была настолько недовольна, что втащила сына в дом за ухо, потом кричала что-то не разборчивое, а затем, когда мальчика попытался защитить отец, окончательно потеряла голову и кинула в него вазу с цветами. Вода расплескалась, цветы упали на деревянный пол, а миссис Блумфилд, с оскорблённым видом ушла в сад.