Я дернулась снова, но Лин только впился в мою тунику второй рукой. На моих глазах выступили слезы, от вони и от ужаса сразу, я быстро замотала головой. Я пыталась убедить себя: это просто бред, агония, от которой не спасает лазуритовое ожерелье на груди. В словах нет обвинения, нет злобы нет веры. И нет смысла. Главное, нет смысла. У Лина нет ни одного повода сравнить меня с прадедом.
Признайся, твердил он, и глаза его медленно разгорались, как угли на ветру.
Похожие мотивы. Да как он может?!
Отпусти! Я перехватила его запястья, ставшие тонкими, как веточки, я боялась сильно сжимать их и потому только попробовала опустить. Лин не трать силы. Не глупи. О чем ты
Но, скорее всего, он уже вообще меня не слышал. Мог только говорить, выплескивая что-то, копившееся и гноившееся слишком давно.
Я уверен, что это ты, он никогда бы не стал, он не такой. Лин облизнул губы. Язык у него был желтоватый, распухший и весь в нарывах. Был не таким. Был.
Был. Я забылась. Я все-таки стиснула его выступающие, обтянутые кожей кости. Всего на секунду, но я захотела сломать их, а потом сжать пальцами шею и остановить биение пульса под тусклой опрелой кожей. Замолчи, замолчи, замолчи. Если кто-то и виноват, то ты, ты, ты его довел. Но я не говорила этого вслух.
Ведь ты и его убила. Это брат прошептал, и вопросом это не было. Я знаю, ты убила его, Орфо. Потому что ты никогда его не заслуживала. Он закашлялся. Кровь вперемешку с гноем брызнула на мое лицо, а я все не отстранялась и не отстранялась, точно вмерзшая в лед. Ну ничего. Ничего. Возьми другое заслуженное. Возьми. Да здравствует королева.
Королева.
Его хватка ослабла, прежде чем я бы вырвалась. Он откинулся на подушку и затих. Перстни на его скрюченных руках остались единственными яркими пятнами в мертвой серости. Волосы прилипли ко лбу, не сумев скрыть темных волдырей и рытвин. Лазурит на груди потускнел.
Лин Я робко, самыми кончиками пальцев тронула его шею, сама в ужасе от недавнего своего яростного порыва душить, ломать. Пульса не было. Не было и без моего гнева. Лин!
Я сидела над трупом брата, смердевшим все сильнее, еще почти час, без движения, без слова. Я терла лицо, давила кулаками на глаза и гадала, мучительно гадала. Неужели все эти годы он правда думал, что делит замок с убийцей? Считал, что меня уже свело с ума волшебство, и приписывал мне что-то еще? Мотивы прадеда. Мотивы, о которых никто до сих пор точно ничего не знает, а то, что мы знаем, слишком постыдно и жутко. Но при чем тут я? Лин Лин думал, что я защищала Эвера? А потом, когда он не оценил мою щедрость, прикончила в довесок к «детям героев»? Или или
Я не плакала. Как ни странно, я не плакала. Во мне вообще не было никаких чувств, кроме одного. Ужаса. Иссушающего ужаса. Ведь я знала, что как минимум наполовину Лин прав.
Эвера больше нет из-за меня. Он мог рассказать Илфокиону свою версию событий, и мы могли многое понять лучше, но я сделала так, чтобы этого не произошло. Это я. Я его убила.
Точнее, как оказалось теперь, я сделала с ним что-то намного хуже.
Чудовище
Когда я поворачиваюсь, песок весь в крови. В сумраке кровь кажется черной, красный оттенок едва различим. Зрелище слишком о многом напоминает, приходится еще на секунду зажмуриться, сглотнуть и сделать глубокий вздох. Только после этого я опускаю взгляд. Скорфус, довольный работой, уже умывается, сидя в сторонке.
Все как ты заказывала. Теперь-то можно домой, а?
Не отвечая, я рассматриваю человеческую фигуру, лежащую навзничь. Посреди всей этой темной крови, в месиве черно-серых нитей и лоскутов, медленно истаивающих, словно гнилой сорбет, кожа и волосы лунно белеют, даже не выглядят грязными. Грязные только обрывки одежды, которые, оказывается, тоже уцелели под этой шкурой? Как еще назвать то, во что магия Подземья превратила Эвера, проникнув в его раны? Да, я помню эту легкую тунику, швары, даже одна из сережек-гвоздиков на месте. Зрелище ужасное, ужаснее всего рука, скрытая когтистой перчаткой из Святого железа. Это не особо популярное у нас древнее оружие тоже приняло прежний вид, то есть перестало напоминать лапу монстра. Когда я осторожно стаскиваю ее, кисть оказывается отекшей, но целой, обычной. Пульс стучит редко, зато ровно.
Он правда ничего так, бросает Скорфус. Он вылизывает себе то место, которое в приличном обществе не демонстрируют, и смотрит на меня из-под задранной задней лапы. С этого ракурса замечание звучит сально, и я, не выдержав, пихаю своего излишне болтливого кота так, чтобы он точно потерял равновесие. Ну ты!
Я скольжу по Эверу новым взглядом и подмечаю кое-что еще: он вроде бы не изменился. То есть четыре года и не должны были превратить его в старика, между двадцатью и двадцатью четырьмя нет такой уж огромной внешней разницы, и все же. Он совсем такой, каким я его помню. Совсем такой, каким был в последний день. Мне уже почти семнадцать. Разница между нами ничтожная. И это очень странно, ведь я привыкла смотреть на него снизу вверх. А теперь мы вроде бы даже в росте почти сравнялись.
Да здравствует королева? говорит Скорфус, ухмыляясь во всю морду. Меня передергивает, хотя он и имеет в виду совсем не то, что Лин.
Нет. Впереди самое сложное. Я медлю. И думаю, ты мне уже не поможешь.
Все настолько плохо? Он поднимает то, что можно назвать бровью, тоненькую полоску чуть более светлой шерсти над глазом. Ты уверена, что все вот это лапой он неопределенно обводит пространство вокруг нас, не засчитают? Вот так сразу?
Уверена. Мои мысли тяжелее всех нависающих над этим пляжем скал. Я снова опускаю взгляд на лицо Эвера. Теперь уверена как никогда.
Может, тогда он медлит, просто убежим? Хвост оживленно дергается: похоже, Скорфус сам удивляется, как не додумался до такого простого плана раньше. Куда-нибудь уплывем, а отцу ты напишешь записку с объяснениями, и тебе не придется
Двадцать лет, Скорфус, тихо возражаю я. Двадцать. Бежать нужно было раньше, а теперь времени нет. Отцу нужен преемник.
Фекалии, ругается он, шикнув сквозь зубы.
Они самые. И потом
Эвер лежит неподвижно, его губы сжаты, ресницы плотно сомкнуты. Не знаю почему, но я вспоминаю ненормальные ночи, когда он точно так же спал в кресле, а я, спасаясь от кошмаров, рассматривала его лицо. Трогала украдкой волосы. Гладила по руке. У меня было странное чувство будто я должна хоть иногда делать для него что-то столь же важное, сколь то, что он делал для меня. Давать ему спать единственное, что было доступно мне в детстве. Сейчас все изменилось. Моя вина стала намного больше, но и мои возможности тоже.
И потом, я хочу попытаться, заканчиваю я. Скорфус вздыхает с видом «Ну и что ты тогда ноешь?». Хотя бы объясниться, а дальше буду что-то решать. К тому же я не могу просто его бросить, многие ведь считают его беглецом. Нужна ложь.
Новая ложь. Ведь если я просто скажу правду всем, она, вероятно, погубит нас обоих.
В этом мы с тобой мастера, придумаем, хмыкает Скорфус и встает. Расправляет крылья. Так что, я лечу за стражей?
Лети. Я киваю. Тоже встаю, чуть отступаю, отворачиваюсь к морю, сейчас почти спокойному и отливающему сонной звездной синевой. А я пока подумаю. Идея у меня есть.
Хлопанье крыльев постепенно удаляется, потом затихает. Обернувшись и убедившись, что иномирная кровь и плоть почти испарились с песка, я снова бегло смотрю на Эвера. Тут же отворачиваюсь: нет, нет, пока просто не могу. Ложь, которую я приготовила, довольно нелепа. Но на некоторую часть она скроена из правды, а значит, в нее, скорее всего, поверят.
Добро пожаловать домой, Эвер, шепчу я. Обещаю, больше тебя никто не тронет.
Меня тоже. Вот только мне стоит опасаться вовсе не целеров, не патрициев, даже не отца.
Только тебя, ведь из-за тебя через месяц я должна умереть.