Maman ищет выход из западни в новом замужестве. «Это убережет нас от беды», говорит она. Однако нельзя выходить замуж так скоро придется подождать; к тому же королева едва ли выпустит нас из виду. Елизавету она держит взаперти в Вудстоке, в надежде, что о ней все позабудут. Только забыть ее невозможно все только о ней и шепчутся; и очень хорошо, чем больше окружающие думают о Елизавете, тем меньше вероятность, что вспомнят о Греях так говорит maman.
Пойдем, Киска, пора одеваться. Скоро вернутся остальные, говорю я, надеясь отвлечь сестру от горестей. Что ты наденешь? Голубое? Тебе так идет голубой!
Мы помогаем друг дружке переодеться в чистые сорочки и корсажи, затягиваем друг другу шнуровки, привязываем рукава, заплетаем косы и прячем их под чепцы. Люблю, когда Кэтрин помогает мне одеться: она привыкла к моему телосложению и не трогает меня больше необходимого. Даже Пегги Уиллоуби, безобидное создание, когда я переодеваюсь при ней, не может скрыть любопытства, хоть и изо всех сил старается не пялиться на мою искривленную спину.
И кузина Маргарет тоже собралась замуж, говорит вдруг Кэтрин, словно размышляя вслух. Я слышала о помолвке Маргарет Клиффорд, но сама об этом не заговаривала, опасаясь расстроить сестру. Генри Стенли, лорд Стрэйндж в самом деле, странный жених![17] фыркает она. Кузина в нем души не чает, а он распускает руки, стоит ей отвернуться!
Я помалкиваю. Не стоит спорить с Кэтрин, когда ей, как говорится, вожжа под хвост попала.
Еще и maman! Она в гневе ударяет кулаком по колену; остатки пунша выплескиваются на пол, и Стэн и Стим подбегают, чтобы их слизать. Что она нашла в этом Стоксе? Кто он вообще такой?!
Он добрый человек, отвечаю я.
И немедленно об этом жалею; это замечание злит Кэтрин сильнее.
«Добрый»! повторяет она так, словно слово горчит на языке. Да он даже не И осекается.
Лучше бы тебе с этим смириться, Киска. Они поженятся в любом случае, что бы ты об этом ни думала. Разве тебе не кажется, что maman в последнее время выглядит спокойнее и счастливее прежнего?
Пф! отмахивается Кэтрин. Подозвав к себе Стэна, зарывается лицом в его шерсть и говорит капризным детским голоском: Тебе это тоже не по душе, правда, Стэнни?
Я встаю и подхожу к окну.
Дождь перестал. Провожу пальцем по запотевшему стеклу.
А еще этот Фериа, продолжает изливать наболевшее Кэтрин, ну ты его видела, Мышка, тот испанец тот, что хорош собой Он положил глаз на Джейн Дормер. А она словно и не замечает. Конечно, ничего удивительного все хотят жениться на Джейн Дормер! Томас Говард тоже ее обхаживает. Она сбрасывает с плеч платье и выбирает другое, натягивает его на себя, расправляет складки. Затем надевает одно из ожерелий maman, берет зеркальце и пристально себя разглядывает, поворачивая голову так и этак, поджимая губы, и наконец говорит со вздохом: Все младшие фрейлины вот-вот выйдут замуж, одна я останусь старой девой!
Тебе всего пятнадцать не рановато ли для старой девы? И потом, ты не будешь одна. Рядом с тобой останусь я.
Ох, прости, Мышка! восклицает она и, столкнув с колен Стэна, бежит ко мне. Присаживается на подоконник, чтобы наши лица были на одном уровне, сцепляется со мной мизинцами. Я не подумала так бездушно с моей стороны помнить только о своих горестях, когда
Она не договаривает но ясно, что хочет сказать: когда мне, с моим уродством, нечего и думать о том, чтобы найти себе мужа.
Кэтрин снимает с пальца обручальное кольцо.
Держи, говорит она и, взяв меня за руку, аккуратно надевает кольцо мне на средний палец. У тебя красивые руки и хорошенькое личико. Пусть ростом ты не вышла, зато всех превосходишь умом; пусть спина у тебя кривая зато душа прямая и благородная. Она умолкает; я вижу, что уголки ее глаз снова набухают слезами. А вот я не такая. Ты, Мэри, стоишь дюжины таких, как я.
От этих слов что-то сдавливает мне горло, словно там, внутри, нарыв, который вот-вот прорвется. Я не из тех, кто часто льет слезы, но сейчас готова заплакать.
И потом, добавляет сестра, всякое на свете случается. Ты слышала о королеве Клод? Она была горбатой, как ты, да еще хромой и косоглазой и что же ты думаешь? Вышла замуж за короля Франции!
Я киваю, глубоко вздыхая, чтобы не дать волю слезам. Не уверена, что хочу слушать о королеве Клод. Мысль, что какая-то горбунья взошла на трон, вовсе меня не успокаивает.
Что случилось с ней дальше? спрашиваю я.
Не знаю, отвечает Кэтрин. Но она стала матерью следующего французского короля, и в честь нее французы назвали сорт сливы[18].
Сорт сливы, повторяю я. По мне, не слишком-то большая честь. Интересно, что назовут в честь меня? Крыжовник? Такой же кислый и колючий.
Что ты, Мышка! Ты совсем не похожа на крыжовник!
«А по-моему, похожа» думаю я.
У тебя идеальные глаза. И вообще не унывай: происхождением ты не ниже королевы Клод, так что Не договорив, она обводит комнату широким жестом, словно желая сказать, что мне принадлежит весь мир.
Конечно, Киска, отвечаю я, чтобы с ней не спорить. Ты права. В нас обеих королевская кровь.
Эти слова вызывают у нее улыбку; а когда Кэтрин улыбается словно солнышко выглядывает из-за туч. Но за дверями уже слышится шум; с поля для турниров расходятся зрители.
Сейчас все пойдут на ужин. Пойдем и мы, чтобы нас не хватились.
Сцепившись мизинцами, мы выходим в холл, где уже расставлены столы, и за ними рассаживаются люди. Кэтрин вертит головой, выискивая в толпе Гарри Герберта. Отец его здесь, но самого Гарри не видно, и я чувствую, как Кэтрин этим расстроена. Появляется maman, ведет нас на галерею, где сидят король и королева. Ступени слишком высоки для меня: приходится останавливаться, чтобы передохнуть, и Кэтрин помогает подняться. Мы приседаем перед их величествами в глубоком реверансе. По бокам разносится шепоток: фрейлины заметили, что мы переоделись а все остальные пришли сюда прямо с поля. Филипп отходит к своим джентльменам; королева похлопывает себя по колену сигнал мне занять свое место и я снова становлюсь ее ручной обезьянкой.
Левина
Смитфилд / Уайтхолл, февраль 1555
Левина верхом пробирается сквозь толпу. Хорошо, что сегодня ее сопровождает конюх: в городе неспокойно. Они движутся против людского потока, текущего в Смитфилд, где Левина только что купила у своего обычного поставщика, в лавке за церковью Святого Варфоломея, новые краски. Она направляется в Уайтхолл; сегодня ей будет позировать кардинал. Левина боится опоздать и заставить такую важную персону ждать, но толпа сгущается и напирает все сильнее. Проезжая через рыночную площадь, Левина видела в центре ее столб, сложенные вокруг него дрова и хворост костер, подготовленный для приговоренного к смерти. Сегодня эта участь ждет каноника из собора Святого Павла; он отказался отречься от своей веры. Левина пару раз встречалась с ним в Лондоне; он показался ей человеком разумным и приятным. Она старается об этом не думать, но спрашивает себя, случайно ли сожжения «еретиков» начались сразу после возвращения кардинала из долгого римского изгнания?
Толпа волнуется и гудит вокруг. Беспокойство передается коню; он храпит, встает на дыбы, едва не задевает копытом голову прохожего.
Эй ты, смотри за своей чертовой зверюгой! рявкает прохожий, потрясая кулаком и скаля зубы, словно уличная шавка.
Левина натягивает поводья, но взбудораженный жеребец не хочет стоять на месте. Крики и волнение толпы пугают его. Левина вздыхает с облегчением, когда конюх, подъехав ближе, крепко берет ее коня за узду и, успокаивая, что-то шепчет ему на ухо.
С площади доносится многоголосый гул, словно рев штормового моря.
О господи! невольно вырывается у Левины.