Теплые слова благодарности, с которыми чувствительное сердце Дмитрия побуждало его обратиться к настоятелю, замерли на его устах, встреченные серьезной холодностью, которую тот все еще демонстрировал по отношению к нему. Сдавленным голосом Дмитрий простился с приором, в тайне надеясь, что граф Вишневецкий окажется более миролюбивым. Даже с непривлекательными ситуациями и неприятными привычками, закрепленными временем, трудно окончательно расстаться без появления необычной и едва ощутимой эмоции не вполне сожаления, но схожего чувства, испытывающего силу надежды и подавляющего ликование уверенности. Дмитрий ощутил это именно в ту минуту, которой он так долго, так горячо желал. Звук закрывшейся за ним двери в келью настоятеля, эхо собственных шагов в сводчатых проходах, голоса поющих ночные гимны монахов все эти звуки, повторение которых прежде оставалось незамеченным, теперь поразили его слух и врезались в память, ибо он слышал их в последний раз. Однако совсем иные ощущения пробудились в его груди, когда он открыл потайную дверь из покоев настоятеля, вдохнул воздух свободы и ощутил себя частью природы. Воздух был тихим и мягким, на ясном и безоблачном небе сияли звезды, земля под ногами искрилась росой. Огромная равнина, на которой был расположен монастырь, была обрамлена высокими горами, чьи темные острые вершины выделялись на фоне безмятежного и улыбающегося неба. Это небо, каким бы прекрасным оно ни было, вызывало ощущение величественности; необъятность его вширь и ввысь, жуткая тишина, в которой рождались и умирали планеты, мерцание Млечного пути, чудеса северного сияния все дышало бессмертием, все говорило о Боге. Вера была непреодолимой, убеждение было мгновенным; оно вспыхнуло, ибо на то была причина, оно проникло в сердце Дмитрия, он опустился на колено и склонил голову с благоговейным смирением. Тот, кто во мраке монастыря отрицал проповедуемые догмы, был обязан своим первым порывом набожности свободному наблюдению за чудесами творения. Дмитрий медленно двинулся в путь. Чувства, одновременно глубокие и восторженные, пылали в его сердце; казалось, что его разум обрел такую же свободу, как и его тело, и он бродил в воображении сквозь границы пространства и времени, заглядывая в пугающую вечность. С первыми лучами рассвета он поднялся на гору, которую предшествующей ночью видел издалека. С вершины ему открылся вид на плодородную Чудовскую долину, озаренные солнцем деревни, одетый нынче в самую свежую зелень лес, стада коров и отары овец. Раздававшиеся в воздухе различные звуки вызывали радостные чувства, и быстрым, упругим шагом Дмитрий спустился с горы и приблизился к селу Чудову. Он вошел в один из дворов и попросил провожатого до Лиды14. Маршрут был ранее составлен приором, поэтому у Дмитрия не должно было возникнуть трудностей. Хотя он и был в одежде польского крестьянина, выбранной им специально, чтобы быть незаметным, на него смотрели с удивлением и любопытством. Его своеобразные мимика и жесты, поразительно величественная фигура, благородная бледность лица привлекли внимание крестьян. Считая необходимым соблюдать осторожность, он редко обращался к своему провожатому на пути к Лиде, и едва задерживался в городах, через которые они проходили, чтобы отдохнуть и пополнить запасы провизии, прежде чем снова продолжить путешествие. Так он прошел большую часть Литвы и Польши; его живой ум интересовался всем, что он видел, хотя чувств своих он старался не показывать. Ближе к концу дня он достиг возвышенности, с которой открывалась широкая панорама города Кракова. В гладком и чистом потоке Вислы, текущей у подножия холма, отражались высокие шпили, величественные здания, сверкающие дворцы города. Бескрайние равнины, простиравшиеся вокруг городских стен, переливались всеми яркими красками весны и блистали в лучах безоблачного солнца. Это был час радости и веселья, топот лошадей разносился по улицам, колокола звонили на колокольнях, слышался гул человеческих голосов, все дышало жизнью, светом и веселостью. Сердце Дмитрия колотилось с надеждой и ликованием при виде этой пестрой картины. Он собирался вступить на сцену активной жизни, чтобы увидеть великолепные места, которые посещали другие люди, смешаться с тем миром, который его воображение так часто рисовало как Элизиум15 блаженства. Свет молодости и здоровья наполнял его тело той веселостью духа, которую некоторые счастливые создания чувствуют даже независимо от внешних обстоятельств; когда же последние находятся в гармонии с чувствами, веселость переходит в подлинный восторг. Когда Дмитрий спускался по дороге, ведущей к городу, ему преградила путь многочисленная и великолепная кавалькада, и он остановился, пропуская ее. Его восхитили утонченные лица и благородный вид знати, горячность и роскошная упряжь лошадей, но одна особа вскоре привлекла все его внимание: то была молодая и прекрасная женщина, восседавшая на небольшом, но энергичном коне и беседовавшая с дворянином, который ехал верхом рядом с ней. Ее лицо светилось умом и отражало душу, еще не тронутую печалью, не знакомую с несчастьями. Веселье юности светилось в ее улыбке, блеск здоровья сиял на ее щеках, огонь надежды и счастья сверкал в ее глазах. Дмитрию, никогда не видевшему женских лиц или женских форм, кроме крестьянок с загорелыми лицами и в простой одежде, яркая и красивая фигура, представшая теперь его взору, казалась скорее игрой воображения, нежели реальным существом. «Не тронут, но восхищен», «не разбужен, но вдохновлен»16, он не сводил с нее глаз, пока она не скрылась из виду, когда ее платье перестало ласкать его взор, а нежные и веселые нотки ее голоса больше не достигали его уха, глубокий и неконтролируемый вздох сорвался с его губ. Дмитрий, наконец, вышел из состояния задумчивости и двинулся к городу; это был город, где жила еще недавно прекрасная дама объект его восхищения, и возможно, она могла туда вернуться. При этой мысли его сердце колотилось еще сильнее, и невольно ускоряя шаг, он добрался до предместья, откуда был направлен во дворец Вишневецкого. Дворец располагался на самой великолепной городской площади. Большой зал был полон слуг, одному из которых Дмитрий вручил пакет, адресованный настоятелем графу Вишневецкому. Его проводили в приемную, где, бросившись на диван, он предался всяческим размышлениям. В нашей жизни бывают моменты, когда наши воспоминания настолько запутаны, наши чувства настолько бурны, наши надежды настолько неопределенны, что мы скорее мечтаем, чем думаем. Это особенно характерно после переживания каких-либо новых и сильных эмоций; весь ход наших мыслей беспорядочен, мы больше не признаем наши прежние взгляды и мотивы к действию, мы словно сами удивляемся возникшим в нас новым чувствам и желаниям. Именно так ощущал себя Дмитрий, ожидая в приемной появления графа Вишневецкого. Он дивился своему безразличию в преддверии момента, которого некогда ждал с таким нетерпением; он удивлялся настойчивости, с которой он лелеял воспоминание о прекрасной незнакомке, цепляясь за надежду снова увидеть ее. Между тем это воспоминание было столь сладким, а надежда столь драгоценной, что он не отпускал от себя одно и предавался другой, пока появление графа Вишневецкого не пробудило его от задумчивости. Дмитрий встал. Граф подошел и, нетерпеливо схватив его за руку, воскликнул: