Самое замечательное, что теперь можно взять все, что увидишь, никого не спрашивая, не произнося самого отвратительного слова на свете, слова «можно мне?». Например: в саду растет высокая, старая елка. Сучья начинаются с самой земли. А на верхушке есть чудо: есть красные шишки. В первый раз в жизни Федя увидел красные шишки.
Три дня он размышлял: лезть или не лезть?
Лезть можно. Уже выбран первый сук, на который можно забраться, и второй, и третий. Дальше не видно. Можно, но страшно.
На четвертый день Федя встал пораньше, чтобы полезть до кофе. Утром в саду никого не бывает.
Сердце стучало. На первый сук он забрался раньше, чем успел подумать. И только когда он протянул руку за третьим, он вдруг сказал себе:
Ой, я, кажется, уже полез!
Прыгнуть или не прыгнуть назад? Но прыгать невозможно застрянешь. А лезть назад ужасно трудно. Спускаешь ногу а там ничего нет. Надо смотреть вниз. А смотреть вниз срывается рука.
Сердце забилось так, что стало слышно.
Федя посмотрел наверх. Где же шишки? Их не видно. Голова стукается о сучья, ветки царапают лицо. Руки вдруг стали липкие, как будто выпачканные в синдетиконе.
Но вот вдруг стало свободно голове.
Федя поднялся еще на один сук. Потом еще на один, и еще на один. Полез дальше.
Ветки все гуще, но наверху светлее. Только вот сучья здесь вдруг покрыты иглами, а внизу этого не было. От этого скользят ноги, и хватать руками такие сучья больно. Все страшнее и страшнее. Но он лучше умрет, чем полезет вниз. Он полезет наверх, достанет шишки. Ствол уже совсем тонкий и гнется. Он ступает на тонкие ветки, и ветки гнутся. Подошвы уже совсем скользкие. Но если наступать у самого ствола, то можно устоять. Стало трудно дышать.
Но вот-вот-вот шишки. Ветки густо усеяны красными шишками, и все на свете забыто.
Мама, огород, пруд, постель все это так далеко, все это было так давно и проходит молнией сквозь мозг, как воспоминание о другой жизни.
Из рук идет кровь. Чулки, штаны, блузка порваны.
Рука хватает ветку ветку высшего счастья на земле, ветку, за которую положена жизнь. Что-то вонзается в глаз. Иглы забираются за ворот, в штаны, под чулки. Горячие руки хватают ветку. Фуражка слетела. Со лба течет пот и попадает в рот. Федя слизывает соленый пот.
Но ветку не оборвать. Не оборвать! На минутку Федя приходит в себя. Господи, как высоко! Он видит под собой крышу. Что, если упасть? Грядки на огороде совсем маленькие. Может быть, оборвать шишки? Нет, это совсем, совсем неинтересно. Это не то. Надо ветку с шишками. Надо рвануть хорошенько. Федя дергает изо всех сил, морща лицо в ужасную гримасу. Оборвалась!
В следующий миг он летит спиной вниз, крепко держа в руках ветку. Закричать он не успел. Он повис на сучке и живо ухватился свободной рукой за другой сук.
Только тогда он закричал не своим голосом, потому что долго держать ветку невозможно. Если сейчас, сейчас, сию минуту не придут, он свалится.
Но уже кто-то лезет.
Держись, не отпускай, говорю тебе, держись!
Это смазчик со станции, шел с работы и услышал вопль.
Запахло маслом и потом, и еще чем-то. Через полминуты он уже был на земле.
А внизу уже стояли все.
Мама вытирала глаза кончиком передника. Нелли держала во рту палец.
Боба обхватил себе бока и корчился от смеха.
Смазчик поставил Федю на ноги, снял фуражку, вынул из фуражки просаленный носовой платок и стал вытирать себе пот.
Герой! Герой! Ты бы спрыгнул.
Это хохочет Боба.
Доктора! Доктора! У тебя ничего не болит? Ты не ушибся?
Это плачет мама.
И зачем ты полез? Для чего? Кто тебя просил лезть на елку?
Я, мама, хотел шишек. Видишь вот.
Рука держит веточку.
Вы бы, барыня, его этой самой веткой да по же, по же. Всю одежу продрал.
Молчите, вы ничего не понимаете. Вы спасли его. Вот пожалуйста.
Бумажка вместе с носовым платком идет под фуражку.
А теперь, негодный мальчишка, скажи спасибо человеку, который спас тебе жизнь!
Федя шепчет: «Спасибо, спасибо».
Ну, а теперь марш домой!
Все гуськом идут домой. Федя смиренно идет впереди.
Дома его раздевают, моют, одевают во все чистое, причесывают и сажают за стол.
Решено, что теперь за ним будет присматривать Боба. Ему уже 15. лет, не маленький, он уже перешел в шестой класс, разумный мальчик, как думает мама, во всяком случае прилежный. После кофе Боба посмотрел на Федю.
Несчастный! Теперь я тебя буду воспитывать. Это тебе не Рыжая. Во-первых, идем сейчас со мной.
Они вышли за калитку, пошли по дороге, дошли до канавы, поросшей кустарником, и остановились. Здесь Боба вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул.
Ох! Если бы так свистеть! Но Феде так никогда не научиться.
Из-за кустов сразу ответило два таких же свистка.
Стой на месте, и Боже тебя упаси пошевельнуться!
Боба пошел к кустам.
Вдруг откуда-то появились две фигуры, поменьше Бобы, с черными, как показалось Феде, лицами и очень подозрительными кепками. Обе фигуры держали руки в карманах. Они подошли к Бобе, стояли довольно долго и о чем-то шептались. Теперь руки уже выделывали какие-то знаки. Потом они все трое пошли прямо на Федю.
Ой, ой, что они со мной сделают!
Перрр!
Что значит «перрр»? Федя ничего не понимает.
Пер, тебе говорят!
Из жестов Федя понимает, что «пер» значит «вперед», «пошли».
Пошли к дому.
Что вы со мной сделаете?
Не с тобой. Молчи.
А где же ты, милый мой, шишек себе наставил? Погляди-ка, весь лоб в шишках!
Ха-ха-ха, он за шишками полез. Вот и получил! Получил! Ха-ха-ха. Феде очень хочется плакать.
Знаешь, куда мы идем?
Ничего я не знаю. И не хочу.
Не хочешь? Молюлишь, да? Молюлишь? А мы идем Яшку-жида запирать. Понял?
У Феди чуть не остановилось сердце. Задрожали ноги.
Мо-лю-лю?
Теперь Федя понял: «молю» означает ужасное презрение.
Но пусть. Пусть. Пусть они его презирают. А он презирает их. Всех.
Яшка-жид был очень страшен. Это было почти так же страшно, как паровоз. Он приходил по воскресеньям и кричал: «Паять, лудить! Паять, лудить!» Что значит «паять, лудить!» Федя не понимал. Эти слова нельзя говорить просто. Их надо петь, потому что Яшка их поет. И петь их нельзя просто. «Ллл-удить» надо петь так, как будто бы в это время во рту лопается страшный пузырь. Федя пробовал, но у него ничего не выходило, не лопалось так, как у Яшки. Яшка всегда ходил с кастрюльками, сковородками, самоварами, с длинной кочергой, с какими-то щипцами и ужасными штуками. Этими штуками он барабанил по кастрюлькам и сковородкам, и Яшку было слышно далеко. Лицо у него было черное, как у трубочиста, и весь он был черный и страшный. Только глаза были белые и ужасно большие, почти как у лошади. Да, как у лошади. Когда приходил Яшка, Федя всегда убегал наверх только не на кухню, потому что Яшка иногда приходил на кухню и ел там. Но пока он бывал на дворе, Федя всегда смотрел на него через какую-нибудь щелку. Нельзя было не смотреть очень уж было интересно. Говорили, что Яшка живет под землей. Это совсем не удивляло Федю. Где же и жить <ему>, как не под земл<ей>? Федя представлял себе, как он вылезает из-под земли. Сперва голова, потом плечи с кастрюльками и сковородками; потом лезет кочерга и сам он вылезает и гремит, и показывает белые зубы. И вот Яшку хотят запереть! Будет страшное несчастье.
Когда подошли к дому, с соседнего двора уже слышался Яшкин трезвон. Боба подошел к Феде.
Иди!
Федя беспрекословно пошел за Бобой. Он поставил его у двери и сказал:
Если ты пустишь Яшку на кухню, мы тебя отдубасим. Стой здесь.
В. Я. Пропп. 1895 г.
(РО ИРЛИ, ф. 721, ед. хр. 269)
К удивлению, он подошел к тем двум и опять стал с ними шептаться, но очень недолго. Двое мальчишек стрелой побежали к бане, которая была против кухни. Они широко открыли дверь, и Федя видел, что они открыли и внутреннюю дверь, а сами спрятались в предбаннике.
Скоро показалась фигура Яшки.
Но не успел он пропеть свое «паять, лудить», как к нему уже подбежал Боба.