Ларчер, мы с тобой вместе ходили за крупной дичью. Шкура тигра там это одна история, шкура леопарда под нашими ногами другая, но я привел тебя сюда сегодня вечером, чтобы ты помог мне убить или поймать самое дьявольское существо, которое когда-либо ходило по земле. Именно тебя, потому что ты единственный человек, чьим мозгам, нервам и мышцам я могу доверять.
Хорошо! сказал Ларчер. Это человек или зверь?
Не зверь, но едва ли человек, ответил тот, но я должен продолжить и рассказать тебе историю этого проклятого существа, которое появилось в этих местах. Ты знаешь, каким увлечением для меня были мои орхидеи, и ты слышал, как я говорил о том, как трудно мне было найти способного мастера для ухода за моими любимицами. Все эти ребята знают лишь несколько распространенных коммерческих сортов, а мой интерес всегда был сосредоточен на более редких видах. Полгода назад я был в таком отчаянии по поводу своей коллекции, что уже почти решил полностью отказаться от их выращивания, чем терпеть постоянное разочарование от того, что очередные партии погибают на моих руках, когда в ответ на мое объявление в "Геральд" в мой офис однажды утром вошел парень, который, казалось, был как раз тем, кто мне нужен. Я не мог точно определить его национальность, но бронзовое лицо говорило о том, что он много лет провел в тропиках, собирая орхидеи для одной из крупных английских компаний-импортеров. Мы быстро согласовали детали, договорились, что он приедет сюда и сразу же приступит к работе. Я поинтересовался, есть ли у него семья, и он ответил, что у него есть жена, которая приедет к нему на следующий день.
Когда он поднялся, чтобы выйти из кабинета, я сказал: "И еще одно, Херстон. Надеюсь, вы не прочь заняться выращиванием фаленопсиса глориозы. Это моя любимая орхидея, и у меня есть специальный сад для нее". Ларчер, при упоминании названия орхидеи, готов поклясться, позеленел под загаром. Он ухватился за спинку стула, как бы желая устоять на ногах, и странно ответил, что, по его мнению, он ничего не может с ними сделать, а затем добавил, как будто сказал больше, чем хотел: "Это самые проблемные орхидеи в мире для выращивания в неволе, сэр". Я улыбнулся тому, что орхидеи это дикие существа в неволе, пожелал ему доброго утра и на время забыл об этом инциденте.
На следующий день они приехали и вскоре поселились в маленьком симпатичном домике на склоне холма рядом с теплицами. Я приехал туда через несколько недель, нашел, что все идет гладко, и Херстон представил меня своей жене. Вы знаете, что после смерти Молли женщины исчезли из моей жизни, и меня нелегко поразить красивым лицом, но я никогда не забуду экзотическую красоту этой женщины.
Какие бы сомнения ни возникали по поводу его национальности, ее национальность была безошибочна. Она была чистокровной восточноиндийкой, представительницей высшей касты, высокая, стройная, с утонченными чертами лица и глазами цвета полуночного колдовства. Глядя на нее, я подумал, что от нее исходит та же тонкая атмосфера смешанной духовности и красоты, что и от цветущей орхидеи. Она ни слова не говорила по-английски и во время нашего разговора стояла рядом с Херстоном, глядя на него с непостижимым для меня трепетом в темных глазах. Было видно, что она обожает своего мужа, начиная с его ног и заканчивая головой. Вы помните красавца колли, который был у меня здесь, прекрасный малый, который жил в соответствии со сложившимися у него идеалами так, что мог бы посрамить большинство людей. Он не спешил заводить дружбу с незнакомыми людьми, хотя и был предан старым слугам в доме. Он подошел к нам, когда мы стояли, и, к моему удивлению, проигнорировав меня, стал ластиться к ногам миссис Херстон, набросившись на нее с величайшей нежностью. "Ваша жена обрела достойного друга", заметил я Херстону. Тот улыбнулся, согласился, и тема была исчерпана.
Остаток дня мы провели вместе, осматривая оранжереи, и я убедился, что не ошибся в человеке. Такое знание орхидей, их родных условий произрастания и климата, такой запас восточно-индийских знаний были для меня откровением.
Оранжереи были значительно изменены и расширены с того времени, как вы видели их в последний раз; главное дополнение огромный круглый корпус у подножия хребта. Здесь я собрал тысячи прекрасных экземпляров Фаленопсиса Глориозы. Вместо обычных лавочек я срубил несколько деревьев, стоящих на этом месте, и воткнул их в землю через равные промежутки друг от друга, по всем сторонам дома, а растения орхидей прикрепил к ним проволокой от земли вверх, перемежая их папоротниками, погруженными в мох. Вокруг деревьев были густо посажены большие пальмы, а с крыши на проволоке были подвешены сотни орхидей. Все это создавало впечатление тропических джунглей. Несмотря на все мои заботы, они никогда не получались удачными, и мне очень хотелось получить совет моего нового мастера по этому вопросу.
К моему удивлению, жена Херстона сопровождала нас во время обхода, но когда она оказалась на пороге дома с фаленопсисами, то отступила назад, побледнев и вздрогнув. Он сказал ей несколько быстрых слов на ее родном языке, и она, повернувшись, села на табуретку у входа в здание. Он пробормотал мне какие-то извинения, что она устала, и пошел за мной в дом. Не успев толком поговорить, мужчина стал странно тихим и нервным. Мы пробыли там около пяти минут, и все это время он не сводил глаз с маленькой стройной фигурки у входа в здание. Я ничего не смог добиться от него о культурах глориозас, и, списав явное смущение на его неосведомленность в этом вопросе, мы вернулись к другим домам. Вечером я вернулся в город.
Я вдаюсь во все эти утомительные подробности, Ларчер, в надежде, что ты, с твоим многолетним опытом работы в Индии и знанием восточного характера, сможешь увидеть хоть какой-то проблеск рассвета во мраке последовавшей за этим тайны.
Ларчер с готовностью кивнул, и Дрисколл продолжил:
Прошло шесть недель, и отчеты Херстона были вполне удовлетворительными. По истечении этого срока я получил от него любопытное письмо. Это была просьба о паре частных охранников, которые бы патрулировали это место днем и ночью, и он настоятельно просил поторопиться, как будто был охвачен ужасом. Мы находимся слишком далеко от шоссе, чтобы нас часто беспокоили бродяги. Тем не менее я почувствовал, что мой новый мастер вполне заслужил мое доверие, и в тот же день предпринял шаги, чтобы нанять пару человек для работы в качестве сторожей. На следующий день наступило воскресенье, и, все еще немного встревоженный необычным тоном письма Херстона, я сел на дневной поезд и приехал сюда. Я не предупредил никого о своем приезде, поэтому на вокзале не было никого, кто мог бы меня встретить, и я прошел милю до дома в мрачных февральских сумерках, которые, казалось, становились все гуще и гуще.
Спустившись по извилистой дорожке и обогнув южный угол дома, я остановился, пораженный красотой открывшегося вида. Огромные багровые тучи громоздились на горизонте, словно охваченные мощным пожаром, а полосы угрюмого красного цвета, доходящие почти до зенита, бросали зловещие отблески на реку и лужайки. Я никогда не видел, чтобы это место приобретало такую призрачную неземную красоту, подходящую для грядущей трагедии. Группа карликовых норвежских сосен на углу дома выделялась на фоне разъяренного неба, как изысканный орнамент, и пока я стоял, любуясь их симметрией и изяществом, ветка в двадцати футах от меня качнулась назад, и оттуда выглянуло лицо.
Отвратительное лицо, какое можно представить себе в кошмарах при лихорадке, желтое, квадратное монгольское лицо, испещренное тысячью морщин, и каждая из них это грех. Ларчер, я видел это лицо так же отчетливо, как сейчас вижу тебя. В течение трех секунд я стоял неподвижно, глядя прямо на эту ухмыляющуюся маску, загипнотизированный, возможно, этими блестящими глазами-бусинками, глядящими в мои. Затем ветка опустилась на место, и я, освободившись от наложенных на меня чар, бросился вперед, к тому месту, где оно находилось. Оно исчезло как сон. Я искал его среди кустов полчаса или больше, но в конце концов сдался в отчаянии и пошел в дом.