По оценкам укров всего 36-40%, а россияне и пророссияне на всех своих СМИ говорили не о том, сколько людей пришло голосовать, а о том, что ИЗ ПРИШЕДШИХ целые 80% отдали свои голоса в пользу отхода Донбасса к России.
К слову, брат моей жены Игорь тоже ходил на референдум, но как раз для того, чтобы отдать свой голос за Украину.
Я ему говорю:
Игорь, ты сам-то хоть понял, что сделал? Ты сходил утром на агитпункт, увидел эту почти километровую очередь и вернулся домой, чтобы вечером все равно пойти туда же, стать в эту же самую, правда уже «всего» многосотметровую, очередь, дождаться момента истины и поставить галочку напротив слова «Украина», попав в оставшиеся 20% статистики?
Отвечает:
Да!
А не проще ли было туда вообще не ходить, как это как раз и сделали те, кто НЕ ХОТЕЛ БЫ отделения Донбасса к России?
Я таким образом выразил свою волю.
Я лишь развел руками:
Нэмае вопросiв, як кажут у нас на Донбасщинi, ответил я, потому что во всей Украине в таких случаях говорят: «нэма пытань».
Так вот, о донецких массах.
Когда они увидели торжество русских в Крыму, они и выразили свои чаяния и надежды на том самом референдуме мол, хотим точно так же и однозначно в Россию! Но когда начались (на тот момент еще только кое-где, местами) боевые действия, когда даже не рядом с тобой, а в далеком Славянске (и в Семёновке) полыхнула стрельба, и пока только из стрелкового оружия, то 80% из тех, кто голосовал за Россию, сказали:
Не-е, такою ценой мы в Россию не хотим, мы хотим остаться в родёмой Украине, абы только б мир был бы.
Да поздно.
На сегодняшний день уже и Славянск с Краматорском порушены, и Луганск с Донецком под прицелом градов и прочих украинских реактивных минометов, и чем всё это закончится пока неясно.
И что касается вопроса, «где русскому крестьянину хорошо», то ответ, с точки зрения дончанина, хоть краешком глаза повидавшего войну, звучит так та бог с ними со всеми, и с Украиной и с Порошенками, лишь бы не стреляли. Лишь бы не бомбили. И чтобы была возможность выходить из дома без риска для жизни или своего кошелька.
А будет на улицах демократия по дядюшке Сэму или новый КПСС
Да какая хрен разница!
Лишь бы, повторюсь, не стреляли
25.07.2014 г.»
Андреев еще раз перечитал написанное, нажал кнопочку «отправить» и опустил крышку ноутбука.
Глава 4 А почему это я в больнице?
весна, 1972 год
Удивительная штука память сам порой удивляюсь.
Как это часто бывает в жизни (да и в природе тоже), плотина рухнула под натиском. В какой-то момент я вдруг начал не только понимать, о чем говорят сестра и доктор, но и сам попытался заговорить. Но в тот первый раз из моего горла вырвался не хриплый и непонятный бульк, как это бывает у людей спросонья или от долгой болезни, а слабый и немощный писк, словно в автомобильном колесе выкрутили золотник и тут же заткнули пальцем.
Но они оба меня услышали.
Сергей Андреевич, удивленно обернулась ко мне медсестра.
Доктор, относительно молодой парень, аспирант, ординатор или как оно там у них называется, словом, молодой начинающий врач, оглянулся на меня. Ничего выдающегося или запоминающегося в его внешности нет: лет двадцати пяти-шести, ничего не выражающее и ничем не запоминающееся лицо; с такой внешностью шпионом-разведчиком работать, а не доктором в больнице.
Впрочем, был у него один примечательный момент: в правой руке он держал нечто похожее на амбарную книгу, а в левой ручку, и писал, как это всегда делают леворукие: как-то непонятно снизу вверх или справа налево, сразу и не сообразишь словом, левша. Писал стоя, на весу.
Он лишь оторвал взгляд от своих записей, да и то на секунду.
Оно уже пытается разговаривать, сказала сестра, несказанно меня озадачив.
Это я что ли значит «оно»?
Доктор, тем не менее, продолжил писать пока не закончил строчку.
Ну-ну, герой как ты?..
Он подошел, коснулся моего виска (я почувствовал прикосновение), наклонился и, переводя быстро-быстро свой взгляд с одного моего зрачка на другой, внимательно посмотрел «глаза в глаза».
Все нормально, сказал он, скоро танцевать будешь.
И ушел.
Сестра сняла пустую капельницу, я внимательно за ней наблюдал.
Ровные уверенные движения, она хорошо знала свое дело. Жизненной силой и скромными цветочными духами от нее веяло при каждом движении. А когда она наклонилась надо мной, чтобы поправить иголку в левой руке, я ощутил такую волну запахов, что
Впрочем нет, мне такие никогда не нравились
Я где? наконец пробулькало у меня в горле, и своего голоса я, понятно, не узнал.
Ты в больнице, ответила она, выровнявшись и глядя сверху вниз мне прямо в глаза.
Ну ладно, доктор со мной «на ты» (хотя тоже странно), но почему эта малявка мне «тыкает»?
Я вижу, что не у себя в спальне. Почему я здесь?
Сотрясение мозга. Ты под машину попал, ответила она.
Чего?
я попал под машину?
Будучи водителем с многолетним стажем, худо-бедно, но дорогу-то я переходить умею, и «попасть в аварию» в моем случае это более реально, чем «попасть под машину». Но я ничего подобного вспомнить не могу, не помню!
Девушка, как вас зовут?
Вера.
Скажите, Вера, вы, наверное, хотели сказать, что я попал в ДТП?
Я не знаю, как там это правильно называется в общем, ты попал под грузовик.
Под грузовик?
Что за бред!
И, опять же, отчего это она мне «тычет»? Моя дочь старше ее чуть не вдвое.
А что это за больница?
Она что-то назвала ничего мне не говорящее:
Реанимация, травматология.
В каком районе хоть?
Она промолчала (или сделала вид, что не расслышала), потом повернулась ко мне:
Что? Да, областная травматология, четвертый этаж, реанимация.
В Киеве есть областная травматология? Впервые слышу.
Она как-то по-другому называется. Кажется, больница скорой помощи, нет?
Четвертый этаж, сказала она. Не ошиблась? Звуки улицы они же вот, здесь, прямо за стеклом.
Ты много не болтай, еще успеешь, она поправила прозрачную трубку, которая тянулась сверху от перевернутой пухлой бутылочки, и в мою левую руку закапало с новой силой.
Что за фамильярность? подумалось мне.
Но подумалось мне уже как-то вяло, и я начал понимать, что засыпаю, потому что было в той бутылочке (и текло по той трубочке), скорее всего, какое-то снотворное, чтобы спалось мне послаще, и чтобы мои мозги, сотрясенные неизвестным мне грузовиком, поскорее восстановились.
Она еще что-то говорила, но я опять перестал ее понимать, а потом и сама палата слегка накренилась, но мебель никуда не посунулась, и рыжая медсестра не потеряла равновесия. Она прошла по наклоненному полу к покосившейся двери, и та кривым параллелограммом захлопнулась в кривом проеме.
Сквозь действие наркотиков помнятся мне иные эпизоды, о которых я вдруг вспоминаю только потом, через какое-то время. А, к слову, через какое время я их вспоминаю, эти эпизоды?
Помню, например, докторский обход, когда, помимо прикрепленных ко мне серого и невзрачного леворукого Сергея Андреевича и рыжей Веры, заходили еще несколько людей. Все в белых одеждах. Помню седого лохматого старика. Его брови были настолько вразлет и настолько неухоженные, что про себя я его тут же окрестил постаревшим Гришкой Мелеховым из Тихого Дона. Профессор и, похоже, самый главный травматолог всей тутошней больницы.
У него за спиной стайка медицинских студентов, они семенили за ним цепочкой, словно цыплята за тощей лохматой курицей.
Еще, спросонья от того же наркотика, помню высокого мужчину, кучерявого с темными волосами как-то само собой напросилось красивое слово «брюнет», в белом свитере и дорогих синих джинсах, клешёных от колена. Или джинсы мне только показались расклешенными? Я сам когда-то в таких ходил. В юности. Мода возвращается? Также помню запах его одеколона.
С ним приходила полноватая женщина, присаживалась осторожненько на стуле справа от меня, но ее лица я долго не мог разглядеть, потому что она постоянно плакала и к губам прижимала пухленький кулачок с белым носовым платочком. Ни мужчину, ни эту женщину я раньше никогда не видел.