Но Томас все же лучше понимал, чего хотят люди. Штефан умел считать, а Томас чувствовать настроение. Во Флер он долго ходил по парфюмерным лавкам, с баснословной для их антрепризы суммой и несвязной просьбой «сделать запах как в старых цирках». И наконец нашелся человек, который понял, чего хочет этот сумасшедший рыжий мужчина с эгбертским акцентом.
Штефан, который умел считать, говорил Томасу, что тот дурак, собирается потратить деньги на совершенную чушь, и не лучше ли обновить костюмы, а если ему так приспичило, можно жарить пирожки за ареной прямо во время выступления. Или давать людям на входе понюхать мокрого кота. Томас только отмахивался.
А потом Штефан считал прибыли и не мог отделаться от назойливого чувства зависти. Конечно, цифры вовсе не были астрономическими. Эссенция, которая пахла землей, горячим маслом и медвежьей шерстью, не могла решить всех их проблем. Более того, с первого же представления нашлись люди, неожиданно посчитавшие выступление вульгарным и плебейским. Один критик даже опубликовал статью о посещении их цирка. Больше всего Штефану запомнились слова «дурновкусие», «китч», «поразительное убожество». Но на следующие представления пришло больше людей, а Штефан начал узнавать знакомые лица.
Респектабельные мужчины в душных шерстяных тройках и молодые женщины со строгими лицами приводили детей и сохраняли ледяное спокойствие, пока не гас свет. Штефан ходил между рядами с лотком напитков и сувениров, всматриваясь в лица. Ему не глядя совали мятые купюры и монеты, брали из его рук все, что он давал, завороженные происходящим. Люди смеялись, замирали, открыв рты обведенные красной помадой женские губы, образующие аккуратные «о», скрытые бородами и усами мужские. Штефан знал, что люди часто стесняются пережитых эмоций, стараются не возвращаться туда, где показали свое настоящее лицо. Но их зрители приходили снова.
«Атмосфера, Штефан, устало объяснял Томас. Людей теперь трудно удивить, трудно докричаться до ребенка, который визжал от восторга на старых представлениях. Ты не сделаешь ничего, что вызовет такие же эмоции у взрослого. Но дай зрителям почувствовать, что «сейчас» может быть «как раньше». Ты даже не обманешь, просто напомнишь, как было здорово ни о чем не думать, есть жирные липкие яблочные пирожки и верить в чудеса. Они придут поверить в них снова, и приведут детей, чтобы поверили».
«Разве мы не для детей работаем?» спросил тогда еще молодой и наивный Штефан.
«Разве нам платят дети?»
Взрослый и циничный Штефан, снова впавший в хмельную сентиментальность, со вздохом закрыл окно, разделся и лег в кровать. Он уснул, не успев согреть прохладную ткань наволочки.
Проснулся от того, что Хезер легла рядом, вытащив из-под его головы вторую подушку. Обдавала горячим запахом хмеля и корицы, уткнулась ему под ключицу теплым острым плечом и затихла.
Штефан уснул снова и во сне видел, как разворачивается черная спираль города Соллоухайм. От окраин к центру, к крылатому ратгаузу с медными лисом на шпиле. Разворачивается, превращаясь в черного змея с нелепо-кремовой треугольной головой и красными глазами. А потом медленно опускается в ледяное море, оставив только раненую землю под вывороченными фундаментами и черные хлопья, кружащиеся над ней.
Глава 6
О позерствующих и позирующих
Проснулся Штефан от ритмичного визгливого скрипа, раздающегося из угла. Почти минуту выпутывался из теплого одеяла, пытаясь сообразить, когда в Кайзерстате их стали шить пятиметровыми. Одеяло никак не кончалось, а еще оно будто забилось под веки и в горло. Между тем скрип не прекращался и раздражал все сильнее.
Какого хрена?!
Пол был холодным и шершавым. Штефан, щурясь и ругаясь, распахнул ставни и зашипел, прикрыв ладонью глаза.
Лигеплац уже проснулся оделся в яркий, отфильтрованный сияющим лазурным небом свет, загалдел, завыл пароходными и заводскими трубами.
Штефан криво улыбнулся загаженной голубями крыше соседнего дома, почти целиком закрывающей обзор и обернулся.
Крыса сидела в деревянном ящике и сосредоточенно грызла его угол. Дыра была достаточно большой, чтобы крыса могла выбраться, купить на ярмарке двухместную крысиную кровать и затащить ее в ящик, не ставя на ребро.
Он никак не мог понять, что Хезер находит в этих тварях.
Разумеется, ни открытое окно, ни какая-то там крыса Хезер не разбудили. Она спала, прижавшись к стене. Одну руку она, кажется, просунула в щель между стеной и матрасом, а другу запрокинула за голову. Казалось, что она обнимает стену.
Вечно ты обнимаешься со всякой дрянью. Посмотри на эти обои, Хезер, ну как ты можешь, вяло пошутил Штефан, пристегивая подтяжки.
Готфрид уже сидел внизу, заняв столик у окна. Хозяйка дородная женщина с ужасающего размера бюстом расставляла перед ним тарелки, и ее недовольное пыхтение Штефан слышал с лестницы. Вид у чародея был такой же, как перед левиафаном глаза полны покоя, на тонких губах блуждает полуулыбка. Казалось, еще чуть-чуть и он запоет.
Доброе утро, сказал Штефан, больше желая нарушить эту сюрреалистичную картину, чем проявить вежливость.
Готфрид улыбнулся ему как только что обретенному брату.
Штефан! Я заказал нам завтрак, а где ваша прекрасная подруга?
Дрыхнет, пожал плечам он, усаживаясь за тот же столик, и спросил уже на морлисском: Что творится?
Ее раздражает мой шарф, голос у Готфрида был почти виноватым. Думает, я сейчас начну убеждать ее отринуть веру, и Спящий проснется.
Это вы мысли ее прочитали?
У нее на лице все написано. Я не умею читать мысли, укоризненно сказал Готфрид, заправляя за воротник ручное полотенце и прикрывая им петлю.
Штефан только пожал плечами.
Яйца жарили на сале в белоснежной глазунье тут и там попадались темные пятна шкварок. Сало было старое, пересоленное и, судя по привкусу, брюшное. Хлеб подогрели, но внутри он оставался черствым, а зачем им с утра подали перекрученный с солью чеснок Штефан так и не понял. Это был не самый паршивый завтрак в его жизни, но настроения он не улучшил.
Единственное, что оправдывало эту трапезу чай. По мнению Штефана, в Кайзерстате заваривали лучший чай смесь местной ферментированной травы, пыли с мешков, в которых возили чай из Гунхэго и кусочков сезонных фруктов. В чайнике, правда, обнаружилась полусваренная спираль яблочной кожуры, но Штефана это нисколько не расстроило.
Видели газеты? начал Готфрид, кончиками пальцев отодвинув почти полную тарелку.
Нет, Штефан подобрал коркой остатки желтка.
Недавно убили Хагана Хампельмана, владельца борделей с механическими девушками. А сегодня Сатердика Шатта, одного из их инженеров.
Наверное, это очень волнующая новость и интригующая история, равнодушно бросил Штефан.
Меньше, чем механические женщины его интересовали только их производители. Он ничего не знал и не хотел знать об этой отрасли экономики Кайзерстата. Знал только, что здесь умеют делать механических людей, неотличимых от настоящих "пташек" для борделей и "соловьев" для безутешных скорбящих. О копиях умерших он как-то читал пару забавных романов один сентиментальный, взятый у Пины, а второй ужасы про сошедшего с ума механического мальчика. Этим его знания ограничивались.
Мне всегда казалась странной эта практика. Вы были в борделях «Механических Пташек»?
Знаете, Готфрид, если мне когда-нибудь нестерпимо захочется присунуть механизму я, пожалуй, пристроюсь за выхлопной трубой экипажа.
Готфрид зевнул и сменил тему:
Итак, вы собираетесь в Гардарику.
Угу.
Расскажите о вашем представлении. Какого рода у вас номера?