Экое несчастие, и как же вы это пустились уходить и опять попались?
Да невозможно-с; степь ровная, дорог нет, и есть хочется Три дня шел, ослабел не хуже ли`са, руками какую-то птицу поймал и сырую ее съел, а там опять голод, и воды нет Как идти?.. Так и упал, а они отыскали меня и взяли и подщетинили
Некто из слушателей заметил по поводу этого подщетиниванья, что ведь это, должно быть, из рук вон неловко ходить на щиколотках.
Попервоначалу даже очень нехорошо, отвечал Иван Северьяныч, да и потом хоть я изловчился, а все много пройти нельзя. Но только зато они, эта татарва, не стану лгать, обо мне с этих пор хорошо печалились.
«Теперь, говорят, тебе, Иван, самому трудно быть, тебе ни воды принесть, ни что прочее для себя сготовить неловко. Бери, говорят, брат, себе теперь Наташу, мы тебе хорошую Наташу дадим, какую хочешь выбирай».
Я говорю:
«Что мне их выбирать: одна в них во всех польза. Давайте какую попало». Ну, они меня сейчас без спора и женили.
Как! женили вас на татарке?
Да-с, разумеется, на татарке. Сначала на одной, того самого Савакирея жене, которого я пересек, только она, эта татарка, вышла совсем мне не по вкусу: благая какая-то и все как будто очень меня боялась и нимало меня не веселила. По мужу, что ли, она скучала, или так к сердцу ей что-то подступало. Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати Сказали мне:
«Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее».
Я и взял.
И что же: эта точно была для вас утешнее? спросили слушатели Ивана Северьяныча.
Да, отвечал он, эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.
Как же она баловалась?
А разно Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать шлепнешься, да и сам рассмеешься.
А вы там, в степи, голову брили и носили тюбетейку?
Брил-с.
Для чего же это? верно, хотели нравиться вашим женам?
Нет-с; больше для опрятности, потому что там бань нет.
Таким образом, у вас, значит, зараз было две жены?
Да-с, в этой степи две; а потом у другого хана, у Агашимолы, кой меня угонил от Отучева, мне еще две дали.
Позвольте же, запытал опять один из слушателей, как же вас могли угнать?
Подвохом-с. Я ведь из Пензы бежал с татарвою Чепкуна Емгурчеева и лет пять подряд жил в емгурчеевской орде, и тут съезжались к нему на радости все князья, и уланы, и ших-збды, и мало-збды, и бывал хан Джангар и Бакшей Отучев.
Это которого Чепкун сек?
Да-с, тот самый.
Как же это Разве Бакшей на Чепкуна не сердился?
За что же?
За то, что он так порол его и лошадь у него отбил?
Нет-с, они никогда за это друг на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал «Эх, говорит, Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, говорит, было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой будет снимать».
«Никогда бы, отвечаю ему, ты этого не дождал».
«Отчего?»
«Оттого, что наши князья, говорю, слабодушные и не мужественные, и сила их самая ничтожная».
Он понял.
«Я так, говорит, и видел, что из них, говорит, настоящих охотников нет, а всё только если что хотят получить, так за деньги».
«Это, мол, верно: они без денег ничего не могут». Ну, а Агашимола, он из дальней орды был, где-то над самым Каспием его косяки ходили, он очень лечиться любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много голов скота за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я с собою сабуру и калганного корня и поехал с ним. А Агашимола как взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
И вы верхом ехали?
Верхом-с.
А как же ваши ноги?
А что же такое?
Да волос-то рубленый, который у вас в пятках был, разве он вас не беспокоил?
Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на коне такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит, потому что он, раскорякой ходючи, всегда ноги колесом привыкает держать и коня, как обручем, ими обтянет так, что ни за что его долой и не сбить.
Ну и что же с вами далее было в новой степи у Агашимолы?
Опять и еще жесточе погибал.
Но не погибли?
Нет-с, не погиб.
Сделайте же милость, расскажите: что вы дальше у Агашимолы вытерпели.
Извольте.
Глава седьмая
Как Агашимолова татарва пригонили со мной на становище, так и гайда на другое, на новое место пошли и уже не выпустили меня.
«Что, говорят, тебе там, Иван, с Емгурчеевыми жить, Емгурчей вор, ты с нами живи, мы тебя с охотой уважать будем и хороших Наташ тебе дадим. Там у тебя всего две Наташи было, а мы тебе больше дадим».
Я отказался.
«На что, говорю, мне их больше? Мне больше не надо».
«Нет, говорят, ты не понимаешь, больше Наташ лучше: они тебе больше Колек нарожают, все тебя тятькой кричать будут».
«Ну, говорю, легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут». Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.
Ну-с, и что же, любили вы этих ваших новых жен?
Как-с?
Этих новых жен своих вы любили?
Любить?.. Да, то есть вы про это? Ничего, одна, что я от Агашимолы принял, была до меня услужлива, так я ее ничего сожалел.
А ту девочку, что прежде молоденькая-то такая у вас в женах была? Она вам, верно, больше нравилась?
Ничего; я и ее жалел.
И скучали, наверно, по ней, когда вас из одной орды в другую украли?
Нет; скучать не скучал.
Но ведь у вас, верно, и там от тех от первых жен дети были?
Как же-с, были: Савакиреева жена родила двух Колек да Наташку, да эта, маленькая, в пять лет шесть штук породила, потому что она двух Колек в один раз парою принесла.
Позвольте, однако, спросить вас: почему вы их всё так называете «Кольками» да «Наташками»?
А это по-татарски. У них всё если взрослый русский человек так Иван, а женщина Наташа, а мальчиков они Кольками кличут, так и моих жен, хоть они и татарки были, но по мне их все уже русскими числили и Наташками звали, а мальчишек Кольками. Однако все это, разумеется, только поверхностно, потому что они были без всех церковных таинств и я их за своих детей не почитал.
Как же не почитали за своих? Почему же это так?
Да что же их считать, когда они некрещеные-с и миром не мазаны.
А чувства-то ваши родительские?
Что же такое-с?
Да неужто же вы этих детей нимало и не любили и не ласкали их никогда?
Да ведь как их ласкать? Разумеется, если, бывало, когда один сидишь, а который-нибудь подбежит, ну ничего, по головке его рукой поведешь, погладишь и скажешь ему: «Ступай к матери», но только это редко доводилось, потому мне не до них было.
А отчего же не до них: дела, что ли, у вас очень много было?
Нет-с; дела никакого, а тосковал: очень домой в Россию хотелось.
Так вы и в десять лет не привыкли к степям?
Нет-с, домой хочется тоска делалась. Особенно по вечерам или даже когда среди дня стоит погода хорошая, жарынь, в стану тихо, вся татарва от зною попадает по шатрам и спит, а я подниму у своего шатра полочку и гляжу на степи в одну сторону и в другую все одинаково Знойный вид, жестокий; простор краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет Зришь сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещеную землю и заплачешь.