Тем не менее монархия не переосмыслила себя в этнических терминах. В рамках теории официальной народности, выдвинутой в 1830‐х годах, этническая принадлежность была отвергнута: согласно этой концепции, «народность» определялась как характерный для России сплав имперского господства и самодержавной монархии, при котором жители империи как единый народ добровольно передавали власть в руки государя178. В этом монархическом представлении, утверждавшем единство государя и его подданных, русский народ не был ни «этнической» нацией, где нация приравнивается к доминирующей этнической группе, ни «гражданской» нацией, определяемой в терминах гражданства доступного для всех этнических групп.
Однако в ходе XIX века значимость определения нации по языковому признаку возрастала. Особенно после 1881 года упор делался на продвижение великорусской культуры, включая русское православие. Хотя веротерпимость оставалась официальной политикой вплоть до конца имперского правления, национализм привел к ужесточению репрессивных мер против внутренних «других» России. На них были направлены миссионерские кампании Русской православной церкви, училищные советы устанавливали контроль и ограничения в отношении нерусских школ и их преподавателей, а законодатели продолжали отказывать неправославному населению в таких правах, как право на прозелитизм и светскую прессу179. Интеллектуалы, церковные деятели и чиновники все чаще рассматривали меньшинства через призму национальной и конфессиональной борьбы, что не в последнюю очередь объясняется тем, что империя столкнулась с конкурирующими национальными движениями (польским, грузинским, финским и т. д.), войнами с Османской империей и с исламскими сообществами на Северном Кавказе180. Российские государственные деятели и мыслители предсказывали постепенное слияние всех народностей империи в единый народ уже в начале XIX века, но лишь начиная с последней четверти столетия они активно стали способствовать сближению и слиянию меньшинств империи с русским населением181. При Александре III (18811894) дискриминация меньшинств стала практически неотъемлемой частью государственной политики182. На смену существовавшей до этого непоследовательности в политике пришла активная поддержка православной церкви, особенно в балтийских и западных губерниях183. В этих регионах продвижение русского языка сопровождалось жесткими ограничениями в отношении местных языков и культурной деятельности: польские университеты были ликвидированы, а украинский язык почти полностью подавлен в период с 1847 по 1905 год184.
В некоторых политических движениях возник повышенный интерес к формированию населения, исходя из этнонациональных и конфессиональных приоритетов государства. Хотя власти обычно всячески препятствовали эмиграции, к концу XIX века они разрешили евреям, татарам, ногайцам, немецким переселенцам (колонистам) и некоторым другим сообществам покинуть империю навсегда, при условии что они никогда больше не ступят на российскую землю. Иногда государство даже поощряло отъезд и помогало в осуществлении планов185.
В сферах права и самоуправления влияние нерусского населения было ослаблено. И вновь под удар попало преимущественно еврейское население. Законы, принятые в 1877 и 1879 годах, вводили новые суды в западных губерниях, но при этом они предписывали местным администрациям собирать информацию о количестве евреев, проживающих в каждом районе, чтобы процент евреев, входящих в состав присяжных заседателей, не превышал их долю в местном населении, и решение о еврействе должно было приниматься на основании имени; кроме того, старшина присяжных должен был быть христианином186. В 1884 году эти правила были распространены на шесть юго-западных губерний, включая Таврическую187. Однако за пределами западных приграничных районов изменения, сделанные в 1870‐х и 1880‐х годах, практически не повлияли на повседневную работу судов. Они также не оказали существенного влияния на участие мусульман в судебных процессах и не изменили религиозный состав коллегии присяжных188.
Что же касается доступа к адвокатуре, то с 1889 года нехристиане, желавшие получить статус адвоката, должны были обратиться за разрешением в Министерство юстиции, впрочем, с удовлетворением таких ходатайств обычно проблем не возникало189. Как и квоты, введенные для присяжных, эти ограничения были направлены в первую очередь против евреев190. Хотя некоторые юристы, такие как Анатолий Кони, Игнатий Закревский и Владислав Желеховский, выступали против этих мер, российские законодатели отстаивали их, утверждая, что моральные принципы других религий не всегда соответствуют потребностям христианского государства191. В более же практическом плане, заметив непропорционально большое число евреев среди адвокатов в некоторых частях страны отчасти из‐за того, что евреям редко разрешалось поступать на государственную службу, они предостерегали от «переполнения» судебной системы «неблагонадежными в нравственном отношении лицами»192.
Мусульмане также пострадали от дискриминационной политики. Если в качестве юристов и присяжных они могли действовать без особых ограничений, то в вопросах самоуправления они столкнулись с некоторыми запретами. После 1884 года мусульмане не имели права занимать должность старосты в селах и небольших городах193. Вскоре после этого все нехристиане были исключены из состава школьных попечительских советов194. Хотя они и могли избираться в городские думы и земские собрания, созданные в результате Великих реформ, доля нехристиан первоначально не могла превышать одной трети мест195. В 1892 году эта доля была снижена до одной пятой везде, кроме Польши, Туркестана, Закаспийской области и части Кавказа. Евреи, за некоторыми исключениями, были отстранены от участия в местном самоуправлении196. Из этих наблюдений можно сделать два вывода: во-первых, центр прилагал все больше усилий для уменьшения влияния «других» в составе империи; во-вторых, эти усилия продолжали быть избирательными и бессистемными.
Более того, дискриминация была не только прямой, но и скрытой. В отличие от евреев, татарам-мусульманам в основном разрешалось находиться на государственной службе, однако на практике мало кто из них соответствовал сословным и образовательным требованиям. На службу принимали только дворян, сыновей чиновников, ученых, художников и купцов первой гильдии. Те, кто принадлежал к малообеспеченной части населения, платившей подушную подать, могли поступить на службу только при условии получения среднего образования. Доступ в университеты был ограничен аналогичным образом. При этом, поскольку обучение в татарских школах (мектебах) не засчитывалось, у подавляющего большинства татар не было шансов удовлетворить условия получения высшего образования или поступления на государственную службу. Так, в XIX веке мусульмане составляли не более 1,5% студентов Казанского университета197. К 1897 году лишь 3,5% поволжских татар владели русским языком, а татар, имевших право на государственную службу, было и того меньше, поскольку в их число входили и женщины, которым не разрешалось поступать на государственную службу в принципе198.
Очевидно, что вопросы образования, языка и доступа к государственной бюрократии и администрации были связаны между собой. Как предупреждал татарский ученый и издатель Исмаил Гаспринский (Гаспыралы), «служебная деятельность и карьера для мусульман не закрыты, но нам необходимо, во-первых, подготовить к тому наше молодое поколение»199. И в Крыму, и в Казани татары, как правило, были крестьянами, ремесленниками, торговцами и купцами, и в результате лишь немногие из них прошли через российскую систему образования и получили необходимую подготовку. Таким образом, причины сохранявшегося неравенства были сложнее, чем простые ограничения, налагаемые на меньшинства. Кроме того, следует помнить, что основная масса крестьянского населения находилась в схожих условиях200. Механизмы отстранения людей от власти были основаны в первую очередь на социальных, а не этнических или религиозных различиях.