Буровая бригада принадлежала одной частной артели, созданной в самом начале 90-х годов двумя предусмотрительными братьями-грузинами. Обычно она занималась тем, что бурила скважины под воду тем же колхозам, у которых подрабатывали геофизики, но в последнее время колхозы сильно обеднели и резко сократили число заказов. Братья-грузины быстро переориентировались и нашли других заказчиков. Что это были за заказчики не знал даже начальник бригады (бугор). Ему было только указано пробурить по сетке несколько скважин в этом ущелье и весь керн самосвалом отправить в город. Работы тут хватало до конца сезона. В распоряжении бригады помимо небольшой буровой установки имелось еще три бульдозера и два самосвала, один из которых, правда, не так давно вышел из строя. Буровики работали в две смены в любую погоду, поэтому рев реки здесь все время соперничал с ревом машин.
В ту ночь самосвальщику Семену Заводному спалось очень плохо. За окном шумел дождь, ветер ломился в стекло, и иногда казалось, что он его вот-вот выдавит. На улице брюзгливо дребезжал клочок отошедшей жести. Семен то и дело просыпался и тревожно думал о размытой дороге и о скользком подъеме, по которому с утра ему придется вести машину. Он ворочался с бока на бок, шептал какие-то проклятия и снова погружался в зыбкий сон. Рядом покашливал и стонал Авоська. Из кубрика Бугра раздавался мощный храп. Спертый воздух в бараке пропах табаком, портянками, потом всем тем, чем пахнет мужское жилище.
Окончательно Семен проснулся под утро. Еще не рассвело. Дождь по-прежнему шелестел за окном, но уже вяло, а ветер и вовсе затих. Заводной тихо прокряхтел, нащупал под кроватью папиросы, достал одну из пачки.
Ты чего? встрепенулся Авоська.
Спи, едят тебя мухи, пробурчал Заводной и стал надевать сапоги на босые ноги.
Сколько времени?
Спи, повторил Заводной, рано еще.
Хватит там бубнить, раздался недовольный сонный голос из другого конца барака. Дайте поспать.
Заводной вышел в предбанник, зачерпнул из ведра ковшом воды, жадно выпил, потом чиркнул спичкой, закурил и открыл дверь барака. По жизни он почти не курил, разве что когда выпьет, или во время жестокой бессонницы.
Дождь чуть шуршал по земле. Небо над горами клочками прореживалось темной синевой и грязными размывами. У реки слышался монотонный рокот бульдозера там ребята заканчивали вторую смену.
Я не понял, неожиданно раздался за спиной голос Бугра. Кому не спится в ночь глухую?
Заводной вздрогнул и чуть не выронил папиросу в грязь у порога.
Бугор тоже выпил водички из ведра, вытер губы ладонью и встал рядом, скрестив руки на груди. Семен макушкой своей головы едва доставал ему до подбородка. От Бугра сладко пахло банным листом. В слабом просвете угадывалось очертание большого круглого черепа.
Льет, зараза, сказал Бугор и выставил руку из-под карниза.
Поливает потихоньку, едят его мухи, ответил Заводной. Хоть бы до побудки перестал. По такой дороге на наш подъем и на гусеницах не взлезть, не то, что на моих лысых шинах.
Лысый не есть плохой, заметил Бугор и провел ладонью по своей голой голове. Ты же у нас ас-фантомас. Как-нибудь взлезешь. Иди лучше спать. Еще час есть.
А, может быть, давай я денек пережду и послезавтра посуху двину?
Никаких деньков. Подшипники мне к вечеру нужны. До вечера еще как-нибудь на старых доработаем, а к следующему утру они уже вряд ли дотянут. Второй смене не с чем будет работать. Да и керна накопилось. Надо отправлять. Раненько тронешься, как раз к вечеру назад поспеешь.
А если оползень
А если бы у тебя вырос хвост, то был бы ты не шофер, а бобер. Понятно? Всё, иди, ложись. На сквозняке можно и радикулит получить. Врачи не рекомендуют. Тем более в нашем возрасте.
Докурю уж.
Бугор пошел досыпать. Скоро из его кубрика снова послышался равномерный храп. А Заводной так и простоял до рассвета в проеме двери, глядя на постепенно вырисовывающийся из темноты ломанный рельеф и светлеющее грязное небо.
Дождь закончился, но Семену все равно, смерть как не хотелось трогаться в путь по такой дороге. Посуху да пожалуйста, с превеликим удовольствием, а по такой грязюке пока до трассы доберешься, все нервы себе вымотаешь. И ладно бы в одном подъеме загвоздка, с ним еще полбеды. Таких подъемов он за свою водительскую жизнь не мало победил на всяких машинах и на БелАЗе, когда на руднике работал, и на шестьдесят шестом ГАЗе, когда подвязался в геофизическую партию, и даже на «козле», когда его в «ментуру» занесло. Беда будет, если дорогу завалит где-нибудь на полпути. Дождь, вон, какой прошел. Я буду когтями карабкаться по этому подъему, доеду почти до трассы, а где-нибудь у самого выхода из ущелья окажется, что ходу дальше нет, и придется возвращаться за бульдозерами. Такое уже бывало
Первой в бригаде вставала Ирина-повариха. Она, широко зевая, вышла в предбанник в расстегнутой на груди ночной рубахе, но, увидев в дверях Заводного, стоявшего в одних трусах, стала поспешно запахиваться.
Итит твою, черт пузатый, проворчала она, заикой с утра сделать решил. Чего колобродишь ни свет, ни заря?
В город мне ехать, пожаловался Заводной.
Ну, так езжай, чего стоять тут голышом, честных женщин смущать.
Сейчас борщеца твоего похаваю и поеду.
Тебе волю дай, одним борщом и питался бы всю жизнь. Кто ж его на завтрак ест? Кашки-парашки слопаешь и езжай подальше. Хоть бы вы все куда-нибудь посъезжали, надоели уже хуже редьки.
Ирина схватила два пустых ведра и босыми ногами пошлепала по грязи к реке, виляя огромными бедрами под ночной рубахой
Заводной позавтракал быстрее всех, оттолкнул от себя тарелку с недоеденной перловкой и лениво наблюдал за перебранкой Ирины с Авоськой. Мужики шумно хохотали, подзуживали их, Бугор басил громче остальных, а Семен только криво ухмылялся.
Поел? спросил Бугор с другого края стола. Он расположился в торце, как король. А чего тогда седалище мнешь? Давай заводи мотор и дуй. Времени у тебя не так много.
Заводной вздохнул, взял заранее приготовленный поварихой узелок с вареной картошкой и луком и пошел к самосвалу, который чисто блестел после ночного дождя за бараком.
И вы пошевеливайте ложками, грозно пробасил Бугор на остальных буровиков. Вторая смена уже заждалась.
Хлеба привези! крикнула вдогонку Заводному Ирина.
Подъем, о котором он ночью тревожился, начинался сразу же возле лагеря. Дорога круто уходила вверх над рекой, а потом вдоль скал медленно шла на спуск. Если быть не в ладу с машиной, то такой крутой подъем на размытой дороге не каждому по силам одолеть, только глину до пены взобьешь. Заводной был с машинами в ладу с самого рождения. Можно сказать, под колесом родился. Дед его, если не врал, еще первые ЗИСовские грузовики вместе с самим Лихачевым по пескам обкатывал. Поэтому сноровка взбираться на такие подъемы у него была в генах.
Гля-ка, гля-ка, прет Семен, как на танке, упирается, кивали в сторону дороги доедающие кашу буровики.
Я не понял, что за шум?! Когда я ем, я глух и нем, прорычал Бугор и поднял ложку, выбирая жертвенный лоб.
Едят тебя мухи, облегченно выдохнул Заводной, забравшись наверх, и переключил скорость. Теперь бы только оползней не было. Давай, Анюта.
Он чуть убавил газ и начал спускаться. Ездить медленно он не любил, особенно если под гору. Машина в его руках вела себя смирно, не юлила задом, не вырывалась из узды. Она чувствовала на себе хозяина и не брыкалась. И Заводной чувствовал ее, как самого себя. Будучи неуклюжим и толстым в миру, он становился грациозным и ловким за рулем, забывал про живот и одышку, которая одолевала его, как только он спускался на землю.