Тишина заполнила класс. Учительница высказалась и повернулась к доске. Одноклассники стали перешёптываться между собой и, не стесняясь, хихикать в мою сторону.
А вы? не думая садиться, выкрикнула я.
Что я? она удивилась, услышав мой голос, и отвернулась от доски.
Чего добились вы? Вам сорок семь, а вы называете себя старой и больной. Сколько вы весите, 100? 150? Вам тяжело садиться на стул, а потом так же тяжело с него вставать. Когда вы в последний раз делали гимнастику или занимались физкультурой для себя? Вы поднимаетесь на второй этаж школы с одышкой, а походка настолько тяжёлая, что моя бабушка, которой семьдесят шесть, выглядит моложе вас. Может, я ничего и не добьюсь в этой жизни, но я точно не доведу себя до такого состояния!
Выгонять из класса меня не пришлось, я вышла сама. Вслед неслось, что она уважаемый учитель химии, а мне бы не помешало ремня и приличных манер. Да, последнее слово осталось за мной. Но потрясение от «пророчества» не проходило.
В тёмном коридоре папа стоял молча. На его лице отражались разные эмоции, он поджимал губы, прищуривал глаза, сжимал по очереди кулаки, отворачивал голову, но дышал ровно. Я добавила:
В общем, тебя к директору вызывают завтра, и собралась уже возвращаться обратно к свету, как он сказал неожиданное:
Значит, так. В выходные мы кое-куда поедем, не планируй ничего.
В темноте я плохо его видела, различала лишь силуэт, но могу поспорить, что его лицо было багровым от злости.
Учительница химии не стеснялась в выражениях. Я, мой отец и она следующим утром сидели за директорским столом.
Она мне хамила, обозвала меня толстухой, покинула урок без разрешения. Я требую извинений в присутствии всего класса, немедленно!
Я сидела в кресле и считала узоры на занавеске. Потом принялась рассматривать трещины на стене: они были глубокие, длинные. Школе давно пора было записаться к косметологу, иначе последствия будут необратимы. Но тут мои мысли прервал отец:
Юна, Наталья Михайловна правду говорит? Так всё и было?
Вроде да, не помню, это давно было, улыбнулась я. Если вы хотите, чтобы я извинилась, я извинюсь за то, что повторила ваши слова про «старую и больную», но за большее извиняться не буду. Я не согласна с вашим мнением. Я не считаю, что учитель химии может разбираться в спортивной карьере своего ученика и тем более прогнозировать его дальнейшую судьбу. И он категорически не может и не имеет морального права навязывать своё мнение об ученике окружающим, тем более перед всем классом, я выдохнула и мельком взглянула на отца, тот мне подмигнул.
Наталья Михайловна, будем собирать класс для извинений? спросил директор, поворачиваясь к ней.
Я ничего нового от неё не услышу, мне не нужны такие извинения! она медленно вышла из кабинета, явно не удовлетворённая встречей.
Директор посмотрел в окно, покрутил карандаш в руках и, набрав в лёгкие воздуха, обратился ко мне:
Юна, нам нужны такие ученики, как ты, но нам нужны и такие учителя, как она, я не принимаю ничью сторону в этой ситуации. И очень буду рад, если вы разрешите этот конфликт сами, этим встреча и закончилась.
Отец ждал меня на улице, вертя в руках ключи от машины. Я вышла из школы и остановилась перед ним.
С этой частью ты справилась, посмотрим, справишься ли завтра с остальным. Мы заедем в одно место, куда не скажу, только намекну: завтра ты должна будешь выбрать, кто ты на самом деле, проговорил он. Затем сел в машину и уехал.
Копыта. Крылья. Вера⠀
⠀
Город, в котором я жила, настолько мал, что его из одного конца в другой можно пройти за полчаса быстрым шагом, а на машине проехать за семь минут. С папой мы ехали уже 32 минуты. Боровичи давно остались позади, впереди стелилась неровная просёлочная дорога, по бокам слева и справа стоял лес. Густой, дремучий лес.
Голова кипела от мыслей: «Куда мы едем? Что такого важного он хочет мне показать? Или рассказать?» В машине играло радио, но и оно затихло: сигнал потерял нас и перестал поступать в динамик. День был ясный и солнечный. Я уже раз десять спросила, долго ли нам ехать, и тут за поворотом показался завод или что-то похожее. Огромное здание приближалось.
Наше новое место для тренировок? пошутила я.
Идём, он ждёт, папа захлопнул машину и пошёл к главному входу, а я поспешила за ним.
Встретил нас мужчина, явно старше отца, но до пенсии ещё далеко.
Ну, привет, меня зовут Евгений Аркадьевич, хозяин наклонился ко мне и протянул руку.
Здравствуйте, пожав ему руку как взрослая, я вопросительно посмотрела на папу.
Мариночка, кофе нам принесите, ну а спортсменке сок. За стеной кто-то засуетился и ответил: «Одну секунду, Евгений Аркадьевич». ⠀
У Евгения был свой завод, точнее, фабрика по производству мебели. Папа рассказал, что там работает около 500 человек. Мы прошли в кабинет. Повсюду висели благодарности, грамоты, дипломы. Кабинет состоял из двух частей. Одна зона для приёма гостей, вторая рабочая, с огромным дубовым столом, на нём в «творческом беспорядке» стояли и лежали телефоны, ткани, журналы с образцами мебели. Всё выглядело стильно и дорого.
Мы разместились на большом кожаном диване, по всей видимости, собственного производства. Секретарь внесла кофе на подносе и опустила его на миниатюрный журнальный столик.
Ну, спортсменка, как дела? начал разговор Евгений Аркадьевич.
У нас возникли трудности в школе, ответил папа.
Так это же замечательно, улыбнулся Евгений. Без трудностей сложно оценить победу. Трудности позволяют наслаждаться успехом, понимаешь? он повернулся ко мне.
Я пожала плечами и продолжила рассматривать фото хозяина фабрики с разными знаменитостями, вырезки из газет с хвалебными статьями, множество дипломов и грамот в красивых рамках. Всему этому на стенах явно было тесно.
Юна, в четырнадцать (старше тебя всего на год) я пошёл на завод делать табуретки. Знаешь, такие, самые простые: четыре ножки и доска сверху. Фурнитура была в дефиците, поэтому мы их в прямом смысле сколачивали гвоздями. Я делал по пятнадцать табуретов в день. Каждый день.
К восемнадцати я мог остаться на улице, детям из детдома в те времена казённое жильё доставалось редко. Я рос без родителей, сироте незнакомо чувство, которое испытывает ребёнок, когда мать его будит по утрам, гладит по голове, нежно желает доброго утра. Не знаю, как обедать с родителями за одним большим столом. Не знаю, как проходит боль ушиба, если мама целует коленку. Но я хорошо знаю, как проснуться посреди ночи и бояться чудовищ под кроватью, когда никто тебя не успокоит и не защитит. Мне незнакома привычка в любой момент взять телефон и позвонить отцу, чтобы просто поболтать. У меня нет родителей. Сейчас это уже не имеет никакого значения, а тогда имело.
Я работал на заводе с утра до ночи, откладывал деньги себе на еду и крышу над головой. Многоэтажек в то время не было, а частные дома стоили дорого, он рассказывал с такой улыбкой и так легко, что его хотелось слушать не перебивая.
Проработав три года в цехе, я понял, что хочу связать свою жизнь с производством. Мне нравилось создавать своими руками практичные вещи из дерева, чтобы люди пользовались ими с удовольствием. На тот момент завод стал нерентабельным, и ходили слухи, что нас вот-вот распустят, а фабрику закроют. С одним моим товарищем я решил основать маленький цех по производству тех самых табуретов. Ну как цех? Это сейчас так называется, а тогда это был гараж отца того парня, в него мы завезли материалы и оборудование. Я ничего не смыслил в бизнесе, а просто сколачивал табурет и шёл продавать его на рынок. Прошёл примерно год, и тут на рынке стали на нас поглядывать и считать, сколько мы зарабатываем. В один прекрасный день на соседнем прилавке появились и другие табуреты. А продавец новой точки стал намекать, что лучше мне уйти с этого рынка. Мы не понимали, что сделали плохого, почему с нами так поступают. Товарищ испугался и перестал приезжать. Всё, что изготовляли ночью, я грузил в тележку и вёз на рынок рано утром. В один из вечеров наш гараж сгорел, со всем оборудованием и материалами.