Муж расточал к ней и ребенку ласку, терпение его казалось бесконечным. И что ей до тех, кто мог стать жертвой гнева Ефима Клещи?
* * *
Ты еще выше да крепче стал! Тошка, Тошка. Нюрка повисла на старшем братце, взвизгнула тихонько, точно девчонка, поджала ноги. Раньше бы кто мне сказал, что по тебе, прохвосту, тосковать буду не поверила.
Ишь, заговорила-то, Рыжая! Как не соскучиться? Мужа завсегда дома нет. Тошка поставил сестру на землю и с неудовольствием оглядел двор.
Впрочем, возмущаться было нечем. Ефим не меньше двух дней за седмицу проводил дома, успевал сделать все, что надобно: дров наколоть, двор вычистить, поправить ворота. Нюра справлялась с овцами, гусями и курами. Неприбранности да разгильдяйства в их дворе отродясь не было.
Тошка, опять ты за свое! Мужа моего не трогай, не смей даже. Нюра улыбалась, но в голосе ее братец без труда прочитал угрозу.
Да что ты в нем нашла? Э-эх! Племянник-то мой где?
В избе, молока напившись, сопит.
Слышишь, уже дядьке радуется, усмехнулся Тошка.
Нюра Рыжая всплеснула руками и побежала в избу, перескакивая через ступеньки, слыша стук сердца: вдруг что с жеребенком случилось? Прижала к себе, выпростала грудь, и каганька прекратил назойливый писк.
Ты корми, не стесняйся, зачем-то сказал Тошка, словно Нюра собиралась таить от него самое важное дело. Брат не чужой мужик.
Тошка относился к Нюриному сыну лучше, чем к своим детям. Привозил с собой гостинчик то свиной пузырь с горохом, чтобы забавлять дитя, то круг козьего молока и горшочек творога.
Хочешь Антошку подержать?
Тошка, тезка мой, протянул брат. Он осторожно взял на руки каганьку, ощерился радостным зверем.
Нюра накрывала на стол, вытаскивала из печи постную кашу, резала щедрыми ломтями хлеб, а брат все забавлялся с Антошкой. Назвала она его в честь брата, обманув любимого мужа. Накануне родов обещала Фимке дать сыну имя Кузьма, но, вспомнив о страшной участи мальчонки, убитого злодеем, малодушно изменила данному слову. Благо в Святцах, как сказал добрый батюшка, имя Антошка вот оно, накалякано черным по белому.
Вечером, умудренная опытом непростой семейной жизни, она решилась на вопрос, что жег язык уже не первый год:
Ты отчего жену свою поедом ешь?
А ты сама не видишь? Вы ослепли все да оглохли?! Тошка вскочил с племянником в руках, напуганная Анна подхватила заснувшего ребенка и уложила в колыбели, подоткнув шерстяное одеяльце.
Спи да дядьку не слушай.
Не слушай? Спросила и теперь рот заткнуть мне хочешь? В Тошке жил какой-то дикий зверь, что порой просыпался и рвал его на части.
Пошли на завалинку, криками тезку своего разбудишь.
Да погоди ты.
Нюрка послушно ждала, видела, как вздуваются жилы на шее, как сжимает кулаки брат от несказанной обиды. Понимала Нюрка, в чем таилась вина Таисии, но не могла признать, поверить до конца, что такое возможно
Ты девчонкой тогда была. Мало что понимала.
Все я знала: в жены ты брать Таську не хотел.
Я бы зачеркнул былое, да Паскудная натура у жены моей
Тише, брат, тише
Тошка шепотом, постепенно переходившим в крик, рассказывал сестре о том, что змеилось на его сердце долгих пять лет.
Тошка
Эх, отчего такая жизнь-злодейка? Худую сараюшку срубил взял топор да исправил. Без радения взборонил надел, оставил комья Вновь прошел бороной и стала земля мягкой, приветливой
А жизнь штука другая.
Как не задалась она сызмальства, так и валится на левый бок. И комья под ногами. И не перерубить. Не переборонить, не переломить, не исправить
Муж должен жену держать в страхе и покорности. И пусть стелется она перед ним и желания его исполняет. Хорош обычай, да в жизни Тошкиной все иначе вышло.
Таська, ненавистная Таисия, толстуха, сплетница и грязнуля, жила по-своему да мужа своего ни в грош не ставила. Тошка с другом крестовым Матвейкой греховодили на Купалу, удаль тешили. Да блуд совершили с Таськой. Кто знает, что там во хмеле и беспамятстве было
Тошка тогда так рассудил: если отец решит женить на бабище непотребной, надо бежать. И собрал котомку, и попрощался с деревней. Эх, страх обуял: как жить без семьи, без друзей и родины? Во дни Смуты сгинешь где-нибудь, и косточек не соберут. Поддался Тошка уговорам, обвенчался с немилой.
Правду сказать, в постели она творила чудеса. Словно сам бес шептал ей на ухо, что сделать, как провести языком, куда вильнуть огромным своим рыхлым телом Тошка проваливался в нее, словно в жаркую июльскую ночь, и ждал ее мягких рук, и презирал себя за эту пакостную тягу. Он работал как проклятый, выматывал себя на сенокосе, в хлеву, брался за любую работу. Но в темноте жена подкатывалась к нему, властно тянула голову к огромным, как вымя, мягким грудям, и Тошка опять ощущал, что бесстыжее естество лишало его здравого смысла
Но прошло и оно. Год назад Тошка нашел молодуху в соседней деревушке. Стройная, большеглазая, ласковая, полная противоположность жене Забывал с ней о поганой Таське. Да недолго радовался: вернулся изувеченный ляхами муж той молодухи. Выгнала она Тошку
Батюшка, ты отдохни, приляг. Силушка богатырская. Только сон всем нужен, голос Таисии обволакивал, таял патокой на языке.
Старик я, какая сила? Дребезжащий смех Георгия изводил Тошку, будил страшное
Куда ж сам? Я сниму. Вот. Со стуком падали сапоги, а Тошка в сенях сжимал кулаки. Негоже хозяину самому возиться. Посижу, повечерничаю?
Сколько разговоров таких слышал! Сколько раз буйное, неистовое желание возникало схватить Таську за волосы и выкинуть из избы. Да в пыль дорожную! Пусть глядят кумушки деревенские, смеются над распутницей. При живом муже со свекром греховодить
А отец Снохачом звали тех, кто поддавался на заигрывания сыновьих жен. Тошка избавлялся от любви к Георгию Зайцу, как знахарка Аксинья избавлялась от хворей. Он повторял себе: «Не за что его любить», в голове спорил с ним, насмешничал, вызывал на ссору. Вытравлял в себе сыновье уважение. Как можно почитать старого козла?
Отец словно не чуял за собой греха, глаза не опускал, вел себя ровно, с довольством. Не последний человек в деревне, Георгий принимал слова благодарности за еловской храм, был на короткой ноге с отцом Еводом Словно не было долгих бесед и хохота с Таисией, словно не обхаживал он ее, как старый боров молодую свинью. И вслед за ними весь мир не замечал Тошкиного несчастья. Никто из еловских не осмеливался разглядеть, что за лаской и добротой свекра кроется иное.
Отец, надобно нам поговорить, однажды не вытерпел Тошка посреди зимнего леса.
Они с отцом рубили валежник и взмокли от работы, перебрасывались шутками, даже вопреки обыкновению не поссорились ни разу. Сейчас казалось возможным сказать то, что наболело.
Слушаю тебя, сын. Хоть передохнем чуток. Георгий распрямился, вытер пот с лица. Он размашисто воткнул топор в ствол, тот аж закачался от ядреной силы мужицкой. А Тошка отчего-то представил острое лезвие в своей спине.
Ты с Таськой с женой моей не Тошка запнулся.
Что?
Она ты можешь А то люди Язык запутался в словах.
У тебя рот не заячий, ладный, а отчего говоришь так криво?
Ты бы с Таськой поменьше знался. Подальше от нее бы
Ты о чем, Тошка? Не понял намека.
Вы часто вдвоем с женкой моей.
Ах вот ты о чем! Ну сын! Георгий прошелся туда-сюда, обдумывая только что сказанное.
Тошка замер.
Георгий, вопреки его ожиданиям, не пришел в ярость. Однако и оправдываться не стал взял в руки топор и продолжил работу. Больше ни слова не услышал сын в тот день.
И лишь следующим утром Георгий сказал, словно сучья отрубил:
Нет у меня с твоей женой ничего греховного. За теплом и сочувствием она ко мне приходит, от мужа родного не видит добра Намеки свои продолжишь выгоню из дома без жалости. Зрело в тебе злое семя матери да отца твоего, вот и явился плод горький.