Димыч перемахнул через завал, ободрав щиколотку цепкой веткой и потеряв шлёпанец, который долго пришлось вытаскивать из плотной абрикосовой кроны, прильнувшей к земле.
Наконец, невезучий горемыка, старательно убеждавший себя не психовать раньше времени, выбрался на край парка. Вот и церковь.
Алексей Максимыч уже поджидал напарника. Он натаскал в корыто песку и сидел на мешке цемента, довольный и блаженный. Правда, песок он забыл просеять, и Димычу пришлось выполнять кучу лишней работы, а заодно сдерживать раздражение и желание выругаться, как это бывает у многих строителей. Но ругаться в церкви он не хотел, а только хмурился и терпеливо скрежетал зубами. Ну и бранил себя за иллюзию, что не надо, мол, психовать раньше времени. Хоть раньше, хоть позже, а всё поперёк. И оптимизмом тут не помочь.
Через неделю кафельные работы завершились. Последнюю плитку Димыч положил уже вечером, такой же усталый и нервный, каким был он в конце каждого дня всю эту неделю.
Ну что? Алексей Максимыч достал термос, разлил по стаканам свой никчёмный травяной чаёк и предложил тост. За удачное окончание работ!
Димыч промолчал и свой стакан не взял, а только встал, вышел на двор и устало уселся на корявую скамейку. Не вышло у него научиться у великих мудрецов, нет здесь никого, церковь только строится, батюшка бывает редко, по делу и служит на другом приходе. А из простых людей здесь только строители, да несчастный этот и убогий Алексей Максимыч.
Максимыч тоже вышел на улицу, остановился на крыльце, вдохнул полной грудью влажный вечерний воздух и уставился на звёздное небо. Наконец, сосчитав все звёзды, или что он там ещё созерцал, и вернувшись к реальности, он подошёл к Димычу и присел на край скамьи.
Всё ведь хорошо? спросил он как бы сам себя. И подумав, он сам себе ответил, раз уж Димыч не откликался: Да. В конечном счёте всё хорошо.
Это у вас-то всё хорошо? Димыч сдержал злобную ухмылку, хотя и с трудом. Чего хорошего-то у него? Разбитый старик-пенсионер, всю свою жизнь просидевший в беспросветной нервотрёпке с первоклашками, да своих детей приживший аж семь душ. Тут не до хорошего.
Да, у меня, улыбнулся Алексей Максимыч. И у вас, если захотите. Разве Господь лишит вас свободы быть счастливым? Не лишит.
Ну и к чему это? Димыч готов был не то, чтобы раздражаться или сердиться, а орать был готов во всё горло: сильно уж он надеялся получить ответы. А работа закончилась, и безнадежная серая безжизненность, именуемая жизнью, вновь возвращалась в его сердце.
Милостивый и щедрый Господь создал этот мир для нас, пояснил Максимыч тем добродушным и разжёвывающим тоном, каким преподавал он новые буквы своим ученикам. Создал и подарил, отдал в полное распоряжение.
Димыч с недоверием чуть повернул к Алексею Максимычу лицо, не глядя, однако ж, в глаза и промолчал. А Максимыч продолжил:
А вы не замечали, что весёлая музыка грустному человеку как пытка? завёл он витиеватую мысль откуда-то издалека, и было непонятно к чему он клонит. Грустному грустная музыка нужна, а весёлая это только для весёлых. Вот так и мир этот Божий устроен: как вы смотрите на него, так он вам и откликнется. Хотите мрачный мир будьте несчастливы, и всё будет под стать. Хотите ли, чтоб везло вам во всём? Будьте везучим, живите легко и не рыдайте на каждом преткновении. А если хотите быть счастливым, так берите, сколько угодно вокруг имеется счастья. Но открывается и подается оно только хотящим его взять. Потому-то Господь и даёт вам свободу хотеть чего угодно. И подаёт желаемое с любовью. Кроме греха, конечно, потому как всякий грех не имеет в себе жизни. А жизнь Её жить надо.
Димыч взглянул на Алексея Максимыча оценивающе, будто впервые увидел.
Не очень понятно, он скептически поджал губы и задумался. Потом, накрутив в голове мыслей целый клубок, нашёлся-таки за какую ухватиться. То есть, если я захочу быть счастливым, то мир перестанет мне подлянки подсовывать?
Алексей Максимыч добродушно рассмеялся.
Не перестанет! он внимательно вгляделся в глаза Димыча, чтобы лучше его разузнать и понять. Он и не начинал никогда. Он просто живёт. Вот и всё.
Просто живет. Подумать только. Димыч не понимал таких вещей, хоть и чуялись они близкими какой-то сокровенной, но простой и постижимой правде, которую только душою и можно ощутить, а умом в ровный строй не сладить. Это тебе не кафель.
Так что же делать?
Не оценивайте мир Божий, а через то и Самого Бога, с осуждением, ответил учитель, привыкший к ошибкам учеников и воспринимающий ошибки эти естественными и допустимыми. Перестаньте кусаться и огрызаться, когда Господь устраивает вашу жизнь.
Да я, вроде попробовал было оправдаться Димыч, да запнулся. Нет, ну, вообще-то, есть такое Покусывал он свою жизнь. Частенько покусывал. Можно сказать, грыз её и ненавидел непрестанно.
Вот вам простой урок: посмотрите вокруг, прям вот сейчас, и попробуйте к каждому пальцу на ваших руках подобрать что-нибудь хорошее. И загибайте пальчик. Но только хорошее. Плохое, что думается, не берите. И примечайте только то, что и вправду вам нравится, не выдумывайте и не притворяйтесь. Сердце ведь свое не обманешь.
Димыч задумался. Хорошего особо ничего и не происходило, обычная рутина. В ней бывает что-то серое, но и то всё мелкое. Хотя, раз другого нет, можно и серую мелочь сосчитать.
Ну замялся Димыч в нерешительности и взглянул на Алексея Максимыча. Тот ожидал со всею серьезностью учителя и поощрительно кивал головой. Красиво кафель лег. Это раз. Успели к сроку. Это два. Церковь мне нравится и купола красивые. Это три. Ещё я люблю летние вечера, детство напоминают.
Он осмотрелся, пытаясь найти хоть что-нибудь хорошее, раз нельзя перечислять плохое, которое охотно бросалось в глаза. Наконец, уперился взглядом в собственные ноги.
Шлепанцы новые купил прочная резина. Нравится, и Димыч загнул пятый палец на правой руке.
С левой рукой шло медленнее.
Ну, что ещё? Дома жена ждёт, он задумался, соображая, подходит ли это под «хорошее», или это «обычное». А может «плохое»? Уже сидит, наверное, на крыльце, и выглядывает в переулок.
Он усмехнулся и вздохнул, погрузившись в воспоминания.
От этого её ожидания как-то На душе Как-то Не одиноко, с трудом он подобрал слова, не слишком-то свойственные строителям в их поселке. И теперь, выискивая в своем воображении что-нибудь хорошее, Димыч неизбежно притягивался к своей семье. А там и сынишка бросится на шею. Люблю я его! Прям вот
Он потёр грудь кулаком и отвёл глаза в сторону. Сын, это ведь всегда хорошее, что уж тут говорить-то? Дети это лучшее, это не серое. Он снова вздохнул, пересчитал в уме заново, чтобы не сбиться со счету, и продолжил:
Поужинаем, сядем втроем на крыльце и укроемся покрывалом, чтоб не прохладно было. И сидим, сверчков слушаем. Забава у нас такая семейная сидеть и сверчков слушать. Это тоже нравится, он блаженно улыбнулся и загнул еще два пальца. И это, и сверчки.
Над последним пальцем он задумался, внимательно его разглядывая.
А потом спать пойдем. В доме душновато, а откроешь окно, и прям хорошо так. Воздух свежий заходит, ветерок, как будто водой омывает тебя. И хорошо так бывает, он пробовал подобрать слова, но всё никак не мог зацепить их, и выходило простенько, хотя и с душевным трепетом в голосе. Как будто бы Как будто всё вокруг такое Как в детстве, бывало И ты такой Во всём этом
Он встал, прошёлся пару шагов, охваченный тёплым волнением, и оглядел окружающие его вечерние сумерки. Да тут, если поискать, так много всего такого-эдакого. И небо это, которое уже совсем заснуло, потемнело и открыло невидимые днём звёзды. И светлая, чуть розовая полоска заката на горизонте, похожая на добрую улыбку уходящего дня. И огни пятиэтажек, а где-то в них усталые люди, добравшиеся до дома и обнявшиеся со своими близкими, которых не видели целый день. И вечерние сверчки, опять же Как только выскажешь это в словах? Как это выразить? Одно в Максимыче хорошо не совестно перед ним неправильно сказать, он же учитель. Считай, как доктор детский. Да и лицом на Айболита похож.