Обстоятельства вынуждают, однако, не спать, поглядывать в разные стороны, крутить головой. Остроумный приятель твой скажет: у князя Андрея Курбского были похожие настроения. Для Курбского и закончилось все Литвой.
Выходи к помойке, пишет на телефон В oris, друг Боречка, большой музыкант, скрипач, недавно он перебрался сюда из Лондона. Мужественно сражается с литовскими суффиксами zmogus, zmonija, zmogiukstis, zmogiskumas (человек, человечество и т. д.), хотя в Литве, говорят, вполне можно обойтись английским и русским. Кстати, птички над буквами, гачеки, изобрел Ян Гус.
Боречке хочется, чтобы город тебе понравился, он тебя водит туда и сюда, извиняется за всякие некрасивости, вроде той же помойки, подумаешь! Жизнь не богатая, но и не нищая, а главное запретов, ограничений, шлагбаумов и другого мучительства меньше, чем ты привык за последние годы в Москве. Вильнюс хорош: чисто, но не прилизано. Там, где тебя поселили, помесь Серпухова с Парижем, а старый город очень особенный, ни на какой другой не похож.
Всюду масса проблем, улыбается хозяин артистического кафе.
Опытный человек, он успел пожить и в Израиле, и в Америке, чуть ли даже не в Иордании, и знает, о чем говорит. А ждет ли он, например, что спецслужбы (кто знает, как они называются?) отожмут у него кафе, и спасибо, если в тюрьму не посадят? И никакая Amnesty International ухом не поведет. Он искренне удивлен: нет, ничего подобного ждать не приходится, какое все-таки счастье, что распался Советский Союз! Ты тоже мечтал об этом еще до всякой Литвы, еще когда восьмилетним мальчиком читал Диккенса, Пиквикский клуб. И знал, что есть такой город Лондон, в книгах, на картах, но увидеть его не мечтай, сынок.
Видно, что автор мало знаком с теорией прозы Виктора Шкловского, произносит один из слушателей, негромко, однако отчетливо. Здоровенный литовец, работает в Вильнюсской обсерватории. Трудно не быть высокомерным, если работаешь в обсерватории.
Разговоры, чтения по-русски. Для кого тогда, спрашивается, было книжку переводить? Ответ известен: для автора. Поэтому кто у нас пойдет в магазин? Это, правда, тебе было сказано совсем в другом месте, хотя и по сходному поводу.
Ужупис, район свободных художников, с шуточной конституцией и правительством (Томас в нем занимает немалый пост) здесь ты прочтешь свой рассказ Фантазия:
Хьюстон произносит Ада задумчиво. Мы, Андрюш, в Вильнюсе квартиркой обзавелись Вильнюс, рассуждают они, от всего не спасет. Впрочем, с израильским паспортом Ого, у них и израильский паспорт есть? и слушатели заулыбаются, и в конце подойдет москвич твоих приблизительно лет, выпускник физматшколы и доктор наук, окажется, что квартирка, в которую тебя поместили, его, он только что не помашет у тебя перед носом лессе-пассе, израильским паспортом, но у него он есть. Значит, рифма найдена, число в ответе получилось целое, не какая-нибудь иррациональная галиматья.
Приезжайте почаще, а то и давайте уже насовсем. Поверьте, тут есть что любить.
И дружеские враки будут, и бокал вина не один. Вы просто всего не знаете, тут никто ничего подобного не говорил. В последний день пребывания в Вильнюсе начинаешь встречать знакомых на улице. Вильнюс способен отвлечь и развлечь ровно настолько, насколько надо. Разве мне может быть грустно, оттого что тебе хорошо? Разделить чувство радости для этого человеку идеально подходят родители. Всё, займи свое место и стань пассажиром, сядь ровно, ремень пристегни.
Мечты отпадают одна за другой некоторые оттого, что сбылись, но в основном за ненужностью. Отцу хотелось, чтоб ты стал доктором медицинских наук, зачем? Или: присмотришь было красивое кладбище над Окой, на другой стороне, условишься обо всем с женщиной, которая им заведует, но вдруг это станет совсем ни к чему тихое, уютное кладбище есть и здесь, под рукой, на твоем берегу.
Там есть что любить это точно. И тут тоже есть, еще как! только б найти просвет между темными, твердыми дядьками, заслонившими выход, выбраться на простор. Но о дядьках все уже сказано. Вспомни тех, кого любишь хотя бы священника, который всех твоих родственников хоронил. Аристократизм и простота, в нем есть лучшее, что есть в русских людях. Об этом и думай, на воду смотри, вспоминай Литву.
Сильно за полночь ты окажешься дома. Останется выйти в сеть и вместе с родными прочесть из первой главы Иоанна с начала и по семнадцатый стих на славянском, английском, немецком, русском. Такая у тебя будет Пасха в этом году.
Таруса, апрель 2017 г.
Москва Петрозаводск
Рассказ
Внимай, Иов, слушай меня, молчи.
Иов 33:31
Избавить человека от ближнего разве не в этом назначение прогресса? И какое дело мне до радостей и бедствий человеческих? Правильно, никакого. Так почему же, скажите, хотя бы в дороге нельзя побыть одному?
Спросили: кто едет в Петрозаводск? Конференция, с международным участием. Доктора, кто-нибудь должен. Знаем мы эти конференции: пара эмигрантов все их участие. Малая выпивка, гостиница, лекция, выпивка большая и домой. После лекции еще вопросы задают, а за спиной у тебя мужички крепкие, с красными лицами, на часы показывают пора. Мужички профессора местные, они теперь все в провинции профессора, как на американском Юге: белый мужчина полковник или судья.
Итак, кто едет в Петрозаводск? Я и вызвался: Ладожское озеро, то да се. Не Ладожское, Онежское. Какая разница? Вы были в Петрозаводске? И я не был.
Вокзал место страшненькое, принимаю вид заправского путешественника, это защитит. Как бы скучая иду к вагону, чтобы сразу видно было я к вокзалам привык, грабить меня смысла нет.
Поезд Москва Петрозаводск: четырнадцать с половиной часов ехать, между прочим. Попутчики почти всегда источник неприятностей: пиво, вобла, коньячки Багратион, Кутузов, откровенность, затем агрессия.
Тронулись, все неплохо, пока один.
Билетики приготовили.
Девушка, как бы нам договориться?.. Я, видите ли Ну, в общем, чтоб я один ехал?
Оглядела меня:
Зависит, чем будете заниматься.
Да чем я могу заниматься?
Книжечку почитаю.
Если книжечку, то пятьсот.
Вдруг двое. Чуть не опоздали. Два нижних. Сидят, дышат. Эх, чтоб вам! Не задалась поезд очка. Досадно. Устраивайтесь, не буду мешать я наверх полез, отвернулся, они внизу возятся.
Первый простой, примитивный. Голова, руки, ботинки все большое, грубое, рот приоткрыт дебил. Потный дебил. Телефон достал и играется. Треньк-треньк в ознаменование успехов, если проиграл б-ллл-лум, молнию свободной рукой теребит тоже шум, носом шмыгает. Но вроде трезвый.
Второй, из-под меня, брезгливо:
Куртку сними, урод. Раздражительный. Не чвякай.
Тяжело. Колеса стучат. Внизу: треньк-треньк. Какая тут книжечка? Неужели так всю дорогу будет?
Вышел в коридор. В соседнем купе разговаривают:
Россия относится к странам продолговатым, произносит приятный молодой мужской голос, в отличие от, скажем, США или Германии, стран круглого типа. В обеих странах я, заметим, подолгу жил. Девушка радостно охает. Россия, продолжает голос, похожа на головастика. Ездят по ней только с востока на запад и с запада на восток, исключая тело головастика, относительно густонаселенное, в нем можно перемещаться с севера на юг и с юга на север.
Это слева от моей двери, а справа пьют. Курицу рвут, помидоры руками ломают, чокаются мужики, гогочут.
Вернулся к себе. Господи, как медленно идет время, только из Москвы выехали.
Еще полчаса, еще час. Скоро Тверь. Дебил тренькает. Второй ожил.
Звук выключи.
То-оль, эта
Толя, стало быть. Высокий, метр девяносто, наверное, пальцы длинные, белые, с круглыми ногтями. Лицо ничего особенного. Губы тонкие. Лица словно нет. Не знаю, как объяснить. Что-то мне не понравилось в Толе. Импульсов от него не поступало, вот что. Anaesthesia dolorosa болезненная потеря чувств. Проводишь рукой и не понимаешь гладкого касаешься или шершавого. Не очень я придираюсь? Трезвый, учтивый, старается не мешать.