Помню, как она тщательно проверяла почту, иногда даже соседскую, и первая бежала к телефону, если он звонил. Конечно, это проще, чем смириться или хотя бы представить, что твою пятилетнюю дочь изнасиловали и убили, или кому-то продали, или распотрошили и продали по частям. Отец пил, и пил страшно. Думаю, потому что легче было сбежать из реальности, в которой он, как и я, понимал все слишком отчетливо и знал, на что способны другие мужчины. Мама этого не знала либо игнорировала.
А ведь сейчас Ноне почти восемь лет. Интересно, какой она стала? Вот бы посмотреть
Со временем наши визиты в полицию становились все более бессмысленными и безрезультатными. Никакой новой информации. И нас начали подводить к мысли, что мертвый ребенок лучше, чем живой, но все это время страдающий. Сама по себе такая альтернатива звучала абсурдно и дико, я бы принципиально отказался выбирать на таких условиях, но видел, что родители иного мнения. Они слишком устали страдать и ждать. А я был полон сил переживать это снова и снова, идти до конца.
Я быстро понял, что наше дело считают безнадежным и медленно ведут нас к смирению, как скот на бойню. Делали ли они хоть что-то сверх положенной меры, чтобы найти Нону? Мне казалось, что нет, и до сих пор так кажется. Да, обыскали парк и окрестности, да, опросили часть людей, которые в тот вечер точно были в Глэдстоун, но на этом, похоже, их рвение закончилось, ведь зацепок не было. Сначала это пробуждало ярость, но со временем я признал, что не ожидал от них ничего иного. Они делали вид, что сочувствуют, но у продавцов мороженого в парке аттракционов было ко мне больше сострадания и желания помочь. Нону увезли оттуда задолго до прибытия полиции, но кто это сделал и на какой машине, как ее увели и куда именно увезли, оставалось загадками, к которым не нашлось ключей.
Потом мне стало очевидно, что я сам должен заняться этим, что обязательно справлюсь, если начну. И непонятно, почему не начал сразу же, а потерял столько времени. Никто не желал найти мою сестру и вернуть домой сильнее, чем я. Ни родители, ни следователи, ни соседи, ни тинэшники8, прибывшие в Глэдстоун за пять минут до полиции и напавшие с камерами и микрофонами на меня, зареванного подростка. Упустить такой прекрасный инфоповод они не могли, ведь, будем честными, суть их деятельности базируется на том, что людям нравится в деталях узнавать о чужих несчастьях. Они жаждут знать всю подноготную, чтобы вкус собственной жизни казался слаще. Тут-то и появляется работа для криминальных журналистов, особенно таких наглецов, как тинэшники.
Похищение ребенка потрясло тихий Вудбери и соседние городки, из которых все съезжались в Глэдстоун, наш маленький аналог Диснейленда. «TINA», тогда еще не очень известные, воспользовались громким делом, чтобы сделать себе имя. Они заявили, что проведут собственное расследование, чем гарантировали себе приток клиентов. Ведь все хотели быть в курсе событий, а полиция обычно менее многословна, чем журналисты.
Некоторое время палату, в которой я валялся после избиения, атаковали репортеры. Очень уж им хотелось узнать подробности моих взаимоотношений с отцом и пропавшей (похищенной, мысленно поправлял я) сестрой. Но в конечном итоге тинэшники оказались такими же любителями чесать языком и вынюхивать все, что не относится к теме, как и следователи. Только более настырными. Ничего они не могли придумать, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. В отличие от меня.
И вот когда я это очень хорошо понял, когда все стало зависеть только от моих действий, родители сделали один звонок, и меня забрали в царство рубашек с длинными рукавами. Иронично. На родителей я не злился. Должно быть, они искренне верили, что этот поступок проявление заботы обо мне. Я не успел поделиться с ними своими планами, а потом, когда они меня навещали (не очень часто, кстати), я был уже в образе и не мог такого озвучивать.
Цель важнее, чем отношения с родителями. Цель важнее чего бы то ни было.
Если бы мне сообщили, что через полгода человечество неизбежно погибнет в апокалипсисе, я бы не отклонился от намеченного курса. Так почему же увещевания врачей и пребывание на стерильном отшибе Вудбери, в царстве рубашек с длинными рукавами, должно отклонить меня от задуманного? Никто не ощущал решимости, которой я преисполнился, а потому не смог бы предугадать истинную форму моих стремлений: не вылечиться, чтобы освободиться, а освободиться, чтобы вылечиться.
Чуть более года меня мягко убеждали, что я ненормален и нуждаюсь в помощи, что я слаб и измучен, что инцидент (похищение, поправлял я мысленно) это не повод отказываться жить дальше. Что я ни в чем не виноват (дерьмо собачье, виноват здесь только я). И, конечно же, что меня вылечат и все будет хо-ро-шо. Как будто что-то может стать, как было, когда твою сестру украли, скорее всего изнасиловали, а потом либо убили, либо продали. Но если бы ее убили, то от трупа избавились бы. Очевидный факт. Рано или поздно все тела находятся. Как в кошмаре, прошло два года, а Нона считалась без вести пропавшей. Следующий год я провел в лечебнице, вынашивая свой план, и она все еще считалась без вести пропавшей.
Пока для других вероятность того, что Нона жива, сокращалась пропорционально течению времени, для меня все было наоборот. Чем дольше не могли обнаружить тело, тем активнее тлела надежда, что это неспроста. Может, и нет никакого тела. Нечего находить. Может быть, она еще жива. День за днем этот вывод казался все более логичным. Теперь я даже мог улыбаться, со мной случалось хорошее настроение, что помогало обманывать врачей, в частности Крэнсби.
Все-таки льстит, что никто из них в действительности не знал, что происходит у меня в голове. А ведь они использовали так много средств, чтобы туда забраться! Помню, читал когда-то: если оставить человека в покое, его состояние придет в норму гораздо быстрее. Посторонний шум мешает услышать самого себя.
В часы отдыха, благословенные часы тишины, когда никто не задавал мне вопросов и ничего от меня не хотел, когда не нужно быть в образе, я лежал в своей мягкой палате с прокисшими стенами и раздражающим комфортом, призванным внушить мне иллюзию свободы. Лежал и прислушивался к тому, что происходит у меня в голове, в области лба, который я считаю проектором мышления. Я слышал потрескивание, как будто ешь конфеты с маленькими шариками, которые взрываются на языке.
Очень тихое, осторожное потрескивание.
Я назвал его кристаллизацией.
В фоновом режиме в глубине деформированного мозга кристаллизировался строгий план действий, граненый и блестящий. Я мог, если хочу, заглянуть на несколько лет вперед и точно сказать, что меня там ожидает. Потому что в какой-то момент жизни после инцидента (похищения) я дал себе слово, что теперь только я решаю, что со мной будет происходить, а чего не будет. Хватит. Никаких больше непредвиденностей, никаких оплошностей. Если идешь к цели, с тобой должно случаться только запланированное, уж позаботься об этом, иначе, будь уверен, тебе ее никогда не достигнуть.
Я двигался по расписанию. Запланировал перебраться из строгого режима в умеренный, сделал для этого все и получил результат. Кто-то скажет, что я мог запланировать побег прямо отсюда и добиться его своей чрезмерной амбициозностью. Но я ведь не идиот. Я знаю: быстрое достижение цели не может быть верным, а зачастую оно еще и невозможно физически. Мыслить и действовать нужно рационально. Какой толк в планировании побега, который я не смогу совершить? По крайней мере, он недостижим из отделения для буйных.