Ничего, увы, и на сей раз мой голос прозвучал нетвердо. И этому найдется объяснение.
N.B.! Любителей чудес и ценителей сверхъестественного (особенно тех, кто успел попасть под влияние Эйпельбаума) я хочу предупредить: мы собрались не для того, чтобы спасовать перед необъяснимым, а чтобы тайна, как говорил мой великий учитель, «предъявила свои потроха». Я верю, что невероятное будет объяснено, что разум даст бой чуду и выйдет из схватки победителем.
Потому я решительно призвал коллег к трезвомыслию, сейчас нам особенно необходимому, поскольку мы добрались до важнейшей записи в дневниках Эйпельбаума.
Мы считаем необходимым привести ее целиком, хоть она и завершается неожиданным и грубым оскорблением в наш адрес:
«Истина настигает нас в самые невероятные моменты. На сей раз это случилось со мной в финале бурного застолья, как раз когда подали тирамису. Вкусив черно-белой массы, я осознал, что являюсь живой метафорой Вавилонской башни. Подобно людям с башни Вавилона, я говорю на сотне языков, непонятных даже мне самому. И круглосуточно, неутомимо устремляюсь на северо-западный юго-восток.
В отличие от древних вавилонян, я не стал паниковать. Я принял себя таким, какой я есть, а именно изменяющимся каждое мгновение. Я есть хаос: это мое единственное убеждение. Посмотрел бы я на тех дураков, которые пожелают его опровергнуть!
Потому я заявляю официальный протест против попытки составить мой портрет. Это невозможно! И вас, склонившихся сейчас над этими записями в желании ухватить за хвост хоть какую-то, хоть малюсенькую истину, я объявляю стадом ослов. Загляните в коробочку номер три для каждого из вас там припрятан колокольчик. Украсьте колокольчиками свои смиренные носы, которые выдают робость ума и хилость духа. И тогда, благодаря колокольному перезвону, встреченные вами люди будут заранее предупреждены, что судьба свела их с парнокопытными».
Мы бестрепетно поместили здесь отрывок из дневников Эйпельбаума, чтобы у читателя была возможность оценить как проницательность его, так и чудовищную наглость.
Заглянув в упомянутую Натаном коробочку, мы обнаружили там девять колокольчиков ровно по числу членов нашей редколлегии. Каждый из нас взял в руки по колокольчику, и в квартире Эйпельбаума раздался тревожный перезвон.
Позвольте, прошептал знаменитый математик, которого мы привлекли к исследованиям, справедливо предполагая, что без вычислений нам не обойтись. Откуда Натан мог знать, что мы изгоним из ученого совета его любовницу, и нас останется девять?
А как он мог предвидеть, что мы придем сюда вдесятером? тихим эхом отозвался богослов, демонстрируя неменьший математический талант.
На эти вопросы научное сообщество ответило тревожным молчанием.
Прошу прощения, но это какая-то чертовщина, пролепетал математик. Звеня колокольчиком, он покинул квартиру Эйпельбаума с прытью, которую лучше бы ему проявлять в области мысли.
Нас осталось восемь. Мы снова переглянулись. Тревога усиливалась. Чувствуя, что наша научная работа приближается к метафизической пропасти, я обратился к коллегам, уже готовым пуститься наутек по стопам математика. И хоть сам я был, призна́юсь, сбит с толку и даже слегка напуган, мой голос твердо и властно зазвучал в квартире Эйпельбаума, разгоняя сгустившиеся тучи мистицизма:
Итак, коллеги: Натан допускает логическую ошибку, а скорее всего, хочет, чтобы ее сделали мы. Возможно, он потерпел крах самопознания. Но значит ли это, что и нас ждет поражение в процессе исследований Натана?
Да что ж там исследовать?! возмутился батюшка, но я предпочел не реагировать на антинаучное восклицание.
Разве это не подлинный научный вызов? Объект ускользает и увертывается, он не желает быть познанным! бодрил я коллег. Но мы заставим говорить молчащее. Мы осветим боящееся света. И в итоге сделаем то, что не удалось самому Эйпельбауму.
А не лучше ли все-таки плюнуть? проявил малодушие богослов. Хотите, я найду обоснование такому решению в священных текстах?
Стыдитесь! горько воскликнул я. Понимаю: вы до сих пор под впечатлением атаки енота. Но низвержение чучела это случайность, мой дорогой. Кроме того, енот упал совсем не на вас, если посмотреть на ситуацию с научной точки зрения. Увы, мою остроту никто не оценил. Мы стоим на пороге величайшей загадки, то есть величайшей отгадки, и вы предлагаете отступить?! Вам лучше меня известно, напоминал я богослову, что вопрос о канонизации Эйпельбаума обсуждается сейчас в нескольких христианских церквях, а в буддийской Туве намереваются объявить Натана Просветленным.
Это всего лишь слухи, неуверенно парировал богослов. Их распускают религиозные маргиналы, и потому относиться к ним всерьез
Весьма крепкие слухи! перебил я его. И разве вы, как повсеместно уважаемый теолог, не обязаны предостеречь религиозное сообщество от дискредитирующих решений?
Богослов опустил голову.
А я, простите, поддерживаю голос богословия, присоединился к малодушному теологу знаменитый психолог. Боюсь, мы утонем во всем этом, он указал на горы документов. Желая разоблачить Натана, мы только подбросим дров в костер его обожания. Вот чего я опасаюсь.
Великолепно! произнес я саркастически. А напомните мне, уважаемый: чья деятельность как семейного психолога отняла у вас всех клиентов? Не ваши ли коллеги съезжались на научные конференции, чтобы выпустить совместные заявления, дискредитирующие Эйпельбаума? Все было напрасно, не так ли? Он сиял, как единственная звезда, посрамляя ваши тусклые созвездия! Нет желания восстановить поколебленный авторитет вашей науки, разоблачив Натана?
Психолог поступил так же, как богослов: низко опустил голову. Так и стояли они рядом, понурившись, а богослов еще и бормотал что-то о «прощении врагов, тем более покойных». Это заставило нас посмотреть на него столь же подозрительным взглядом, каким совсем недавно и небезосновательно мы смотрели на молодую влюбленную лингвистку, пытавшуюся похитить письмо Эйпельбаума. Богослов забеспокоился и правильно сделал.
Так, я перевел взгляд на астрофизика и произнес с подбадривающей иронией: Представитель космоса, вам слово!
Астрофизик, слава науке, ринулся в бой.
Меня до сих пор подташнивает при мысли, что Эйпельбаум проник в космос, использовав свои уникальные связи! Это запредельное прошу прощения за каламбур космическое кумовство!
А кому он кум? осторожно поинтересовался отец Паисий.
Слава Богу, уже никому! астрофизик негодовал так сильно, что капельки возмущенной слюны оседали на одеждах богослова и психолога, имевших несчастье сидеть к нему слишком близко. Мое мнение неизменно: я считаю полет Эйпельбаума оскорблением космонавтики!
И осквернением Богом созданной Вселенной! внес отец Паисий религиозную глубину в научный дискурс.
Вы даже не догадываетесь, как вы правы! не прекращая бурлить, поддержал его астрофизик.
Почему же? пожал плечами батюшка. Я догадываюсь.
И прекрасно! Так что я категорически за бесповоротное разоблачение авантюриста! Припечатать! Припечатать!.. И я не скрываю, зачем же скрывать всем известное? что у меня есть личный мотив: он соблазнил моих дочерей. И даже Клавдию Клавдию Михайловну Ее-то зачем, Господи?
Личное! вскричал я. Личное оставляем за порогом!
Астрофизик внял, но тоже опустил голову, присоединившись к богослову и психологу.
След Эйпельбаума в литературе сколь огромен, столь и подозрителен, вступил в дискуссию седобородый профессор филологии. Его тексты живут, и живут, и живут, продолжил профессор с внезапной яростью. А вот достойны ли они жизни? Этот вопрос стоит очень остро. Я намерен разгадать эту тайну и тем самым покончить с ней.