Мудрость принесла Соломону и богатство и славу, поскольку самым лучшим применением, которое он ей нашёл, было решение сохранить своё сердце чистым, то есть использовать мудрость только для праведных дел. Однако роскошь, которой был окружён Соломон, не позволила ему остаться верным этому правилу. Склонный к вину и женщинам (в его гареме содержалось до 700 жён и 300 наложниц), он не мог сохранить чистое сердце. Золотой век для Израиля закончился раньше, чем правление Соломона. Народ, отягощённый трудовыми повинностями, чтобы поддерживать великолепие царского двора, взроптал. Появились претенденты на царский престол. Ослабла вера; даже сам царь позволял себе молиться чужим богам. Со смертью Соломона не стало и единого государства: оно распалось на два независимых царства Израиль и Иудею. Мудрость возвысила Соломона, но чтобы не запятнать себя, одной мудрости оказалось мало.
В старости Соломон понял, что та роскошь, которой он был ослеплён, и тот образ жизни, которому подчинялся, по сути своей не содержали в себе ничего ценного. И из груди его вырвался стон: «Всё суета и томление духа», так записал он в Книге Проповедника (по-гречески Екклезиаста)31, в которой подвёл итог своей жизни, вышедший довольно печальным. В преклонные годы, когда душа уже устала увлекаться соблазнами жизни, мудрость проясняется: не служа ничему другому, она может служить только истине.
Осенённая мудростью старость внушала к себе уважение всегда и везде. Почёт, оказываемый старикам, соединял в себе два чувства: преклонение перед мудростью у тех, кто пришёл в этот мир позже, а потому ещё не научившихся смотреть на него бесстрастно; и благодарность за жизнь у прямых потомков (для остальных это чувство приобретало вид уважения к главе многочисленного семейства, которое не могли не испытывать все члены рода).
Современное общество, привыкшее всё мерять экономической меркой, своей благодарности также придало вполне экономический вид. Пенсия, выплачиваемая старикам, позволяет им жить независимо от детей. Она же позволяет детям забывать о своих родителях. Иногда возникает ощущение, что давая старикам деньги на жизнь, общество тем самым откупается от них, как бы платит за освободившееся место под солнцем. Пенсия позволяет обществу оправдаться в том, что оно уделяет мало внимания своим старикам.
Примечания
1
Сам анекдот таков. Дяде Фамусова довелось служить при императрице Екатерине II. Во время приёма во дворце дядя оступился, упал, больно ударился и потому громко заохал. Екатерина улыбнулась, должно быть выглядело всё это довольно забавно. Старик встал, хотел поклониться императрице и снова упал теперь уже нарочно. Екатерина рассмеялась в голос. Шутка удалась. Усердный служака и в третий раз растянулся на полу. Усердие оценили: старик попал в милость. (Грибоедов А. С. «Горе от ума», с. 2930). Дядюшке Фамусова угодно было оказаться шутом. Чацкому претит угождать. Но из различия между ними нельзя сделать вывод, что современники Чацкого более благородные душой, чем люди прежнего времени. Вообще, всякое высказывание о веке в целом сомнительно, поскольку «век» этот состоит из людей, каждый из которых отличается от всех прочих, так что вряд ли возможно вывести что-то среднее.
2
Чацкий о Молчалине: « дойдёт до степеней известных, / Ведь нынче любят бессловесных.» (С. 24) Из частного случая делается общий вывод.
3
Исповедь француза проста: он думал, что едет к варварам; однако же, к своему удивлению, нашёл в России знакомые черты европейской цивилизации: те же светские разговоры, та же мода, знание французского языка Можно ли в этом найти повод для гнева? Непосредственной причиной, заставившей Чацкого вспыхнуть, была реакция слушателей: «Ах! Франция! Нет в мире лучше края! / Решили две княжны, сестрицы, повторяя / Урок, который им из детства натвержён.» (С. 86) Пустая болтовня двух барышень. И вот уже, гремя, Чацкий ставит клеймо на всю Россию: «Москва и Петербург во всей России то, / Что человек из города Бордо, / лишь рот открыл, имеет счастье / Во всех княжён вселять участье» (С. 87)
4
То, что человек может изучить свои мысли, а, следовательно, и сознательно выстроить их так, как он хочет, было открыто не только в Греции. Приблизительно в это же время (около седьмого века до Рождества Христова) такое же открытие сделали в Индии и в Китае. Соответственно, нам известны древнеиндийская и древнекитайская философии. Однако имя философии к ним не очень подходит. Та же абстрактность мысли, те же темы, но другой строй ума, иное ожидание: философский текст не должен развёртываться, стремясь посредством детализации обрести ясность для основной мысли, как это практикует европейская философия, выросшая из греческой. Наоборот, слово должно быть по возможности ёмким, сказанное становится ясным не в результате понимания разъясняющих его более простых вещей, а через погружение в слово, сосредоточенное усилие понять, впустить в себя его смысл. То же, что европейскому мышлению в философских текстах Востока кажется разъяснением, не ведёт к пониманию, а вытекает из понятого. В Европе основная мысль это итог усвоения текста; восточный текст исходит из того, что вы уже готовы усвоить центральную мысль. Это другие корни мышления, другой его тип. Другой ареал философии. Не принадлежа к нему, мы не будем его касаться.
5
«Письменный стол» это осовремененный вариант перевода. Алису опрашивали, конечно же, о конторке. Проблема в том, что современный человек вряд ли способен создать у себя в воображении образ конторки.
6
Кэрролл Льюис «Алиса в Стране чудес», с. 58.
7
Более слабый вариант кодекса философской чести гласит: если высказываешь мысль, в справедливости которой до конца не уверен, обязательно извести об этом. Но у нас нет гарантии того, что это правило всегда соблюдалось. Возможно, что некоторые из тех, кого мы считаем философами, сознательно лгали утверждали то, во что не верили сами. Но это дело их совести. Мы же, никого не обвиняя, можем сказать, что такие-то взгляды считаем ошибочными.
8
«Алиса в Стране чудес», с. 26.
9
У Протагора имелось и оправдание софистики. Мы говорим, что о вкусах не спорят. Одному покажется прекрасным то, что другой сочтёт безобразным. Об одной и той же вещи у разных людей складывается различное мнение. Из этого Протагор делает вывод, что именно человек является мерой всех вещей: «существующих, что они существуют, не существующих же, что они не существуют». Существование вещи утверждается её соприкосновением с человеком. Следствием этого является то, что ложь невозможна. Чтобы солгать, человеку надо сказать то, чего нет. Но то, что не существует, никак не участвует в его жизни. Оно не пересекается с ним и потому не может быть выражено в словах. Следовательно, всё, что может быть сказано правда. Поэтому дозволительна любая игра со словом, любой приём убеждения. (О Протагоре см. Диоген Лаэртский, Книга девятая, 5056, С. 348350. Цитата дана по: Секст Эмпирик, «Против учёных», Книга первая, 6061. Т. 1, с. 72).
10
«Рифмы Матушки Гусыни», с. 19.
11
«Рифмы Матушки Гусыни», с. 112
12
Философ Зенон (Зенон Элейский жил в V веке до Рождества Христова), к примеру, считал, что несмотря на то, что в видимом мире многое движется, существуют основания сомневаться в возможности движения вообще. Вот одно из его возражений, известное как «Дихотомия» (διχοτομία рассечение на две части). Прежде чем пройти весь путь, надо пройти его половину. Но для того, чтобы одолеть половину, надо прежде пройти половину от половины, а до того половину и этого отрезка пути. Мы можем делить так до бесконечности. Прежде чем сделать первый шаг, надо сделать полшага. Наш путешественник никогда не тронется с места. Или, вернее: весь путь, состоящий из бесконечного количества точек, потребует у него бесконечного времени. Такое движение нельзя ни увидеть, ни даже помыслить. (О «Дихотомии» Зенона см. «Фрагменты ранних греческих философов», с. 307309).