17 июня 427 года от н.э.с. Исподний мир
Сначала Спаска недоумевала, почему нельзя было ехать на хорошей лошади, в карете или кибитке, а потом поняла: там, куда они направлялись, не прошла бы карета и переломала ноги хорошая лошадь. А эта старая мохноногая кляча тащила за собой тяжелую и крепкую телегу напрямик через болото, упорно и ритмично вытаскивая из грязи увязавшие копыта.
Они ехали через безлюдные места, и болото вокруг мало напоминало то, на котором выросла Спаска. На нем не росло черники, гоноболи или брусники, только мох. Редкой зеленой сетки клюквы Спаска тоже не увидела. И лежало оно от горизонта до горизонта, леса не было вообще. А если и встречались выступавшие над болотом островки, то поросшие кустарником, а не деревьями. Унылое было место, совсем гнилое.
Милуш неуверенно правил лошадью, изредка оглядываясь на отца, который хорошо знал дорогу, но отца вымотали трое суток пути, он почти ничего не говорил, и уже не пытался шутить, и не замечал ворчания Милуша. А на его вопросительные взгляды отвечал коротко, односложно.
Только когда в тумане показался большой дом на острове, отец немного оживился, воспрянул, даже улыбнулся.
Чей это дом? спросил Милуш беспокойно.
Мой, ответил отец то ли с гордостью, то ли с горечью.
Дом этот нельзя было сравнить с дедовой избой, но и на высокие городские дома он не походил. Приземистый, крепкий, теплый, он был сложен из старых толстых бревен, пропитанных дегтем, с тесовой крышей и Спаска замерла на миг, не веря своим глазам с прозрачными окнами! Стекла, конечно, были не такими огромными, как в царском дворце или доме Вечного Бродяги, но и не мелкими, каждое с ладонь отца. Над крышей дома поднималась труба, сложенная из круглых светлых камней, и окружал его целый двор банька, ряж колодца, поветь
На островке было сухо, и Спаска увидела дренажные канавки, прорытые от дома в болото. А между колодцем и банькой стояла черная плита надгробный камень, древний, поросший мхом.
Что-то мрачновато, глянув в ее сторону, сказал Милуш.
Напротив, коротко ответил отец.
Это кто-то из твоих близких? Милуш оглянулся.
Нет. Это могила Чудотвора-Спасителя.
Мерзлая земля с трудом подается под ударами тяжелой холодной кирки (вкус смерти на губах), неохотно раскрывает свою бесстыжую черноту. Все глубже и глубже яма, все грязнее снег вокруг Мертвый человек с узким лицом на дне ямы Комья тронутой инеем земли падают на его лицо.
Милуш присвистнул.
И ты в этом уверен?
Полностью. Когда-то он был хозяином этого дома.
Отец хотел добавить что-то еще, но замолчал, зажмурив глаза.
В доме было пять комнат и кухня с большой беленой печью, не похожей ни на деревенские, ни на городские.
Это очень старый дом, пояснил Милуш, когда они уложили отца на кровать в самой большой комнате, отец сказал, что это комната хозяина дома. Такие печи строили еще в те времена, когда зимы были морозными и снежными. И богатый дом печь с плитой и дымоходом. Змай, чем ты ее топишь? Она же должна сжирать дрова, как прорва!
Я топлю только плиту, тихо ответил с кровати отец.
Давай-ка, Спаска, принимайся за хозяйство А я займусь твоим отцом всерьез.
Она растерялась: ей никогда не приходилось самой вести хозяйство. Тем более такое большое и огромный дом, и целый двор, и лошадь под поветью Она хотела начать с припасов, купленных по дороге и оставленных в телеге, но Милуш накричал на нее (а отец на Милуша), когда увидел, что она стаскивает на землю мешок с мукой. Спаска вернулась в дом, не зная, что ей делать.
Милуш посмотрел на нее снисходительно:
Вытри пыль, помой полы и поставь тесто. А на ужин сделай мучной болтушки, что ли
В подполе есть вяленое мясо и рыба, овощи, крупа и масло. Ягоды моченые, сказал отец и добавил: И вино.
Про вино забудь, тут же сказал Милуш.
К вечеру Спаска освоилась, и ведение хозяйства уже не казалось ей чем-то серьезным и обременительным: у мамоньки она делала то же самое. Единственное, что ее отвлекало от дел, это прозрачные стекла. Она иногда замирала перед окном и не могла отвести от них глаз: болото было видно до самого горизонта.
Милуш до ужина растирал в ступке привезенные с собой снадобья, мешал из них мази, варил зелья и ставил настойки как на воде и масле, так и на хлебном вине. Лягушачьей слизи у него было не много, и он в самом деле ходил на болото ловить лягушек, сказав, что в следующий раз этим займется Спаска, потому что лягушачья слизь лучшее средство для рубцевания ожогов. Отец спал маковые слезы делали свое дело, хотя Милуш начал беспокоиться: их не следовало пить дольше трех дней. И строго-настрого наказал Спаске давать их отцу только на ночь, чтобы он мог отдохнуть и набраться сил.
Спаска и сама это понимала, не столько зная, сколько чувствуя опасность маковых слез, погружающих человека в грезы, из которых нет выхода.
Не давай, даже если будет просить, говорил Милуш. А он будет просить, маковые слезы хитрые, они ему подскажут, как тебя уговорить. Сначала они в самом деле снимают настоящую боль, а через несколько дней порождают боль ненастоящую. Если не прекратить, они постепенно завладевают человеком: без них боль кажется в несколько раз сильнее. И чем дольше он пьет маковые слезы, тем хуже ему без них. Вот поэтому их не пьют по пустякам. А если боль убивает человека, маковые слезы его добьют, избавят от страданий насовсем.
А как определить, может боль убить или не может?
Когда увидишь, то сама догадаешься. Бледность первый и главный признак. Пока кричит и мечется холодный пот, липкий, когда метаться сил уже нет кожа сухая. Сердце трепыхается слабо, но часто. Губы синеют, лицо заостряется, как у мертвеца. Тут уже ничего не поможет, а маковые слезы остановят сердце навсегда. Татке твоему это уже не грозит отпился, отлежался немного.
Отец проснулся к позднему ужину (а Спаска успела испечь хлеба и сварить похлебку из вяленого мяса со сладкой рассыпчатой репой и мукой): крепкий сон прибавил ему сил, и он поел в первый раз с той ночи, когда они покинули Хстов. Спаска кормила его с ложки протертой репкой и жмурилась от радости: за эти дни она так и не привыкла к мысли, что отец жив.
Таточка, тебе не трудно глотать?
Еще как трудно. Голос у него был слабым, но Спаска видела, что он снова шутит. Пожевать за меня уже пожевали, может, ты и поглотаешь за меня?
Ешь давай и не ломайся, проворчал из-за стола Милуш. Я лучше знаю, когда надо есть, а когда не надо.
Это неправильно, сказала ему Спаска. Мне Свитко говорил: если человек не хочет есть, то есть и не надо. Иногда голод лечит лучше лекарств.
Ерунду Свитко говорил. Не голод лечит, а вода, которая вымывает яд из тела. Когда человек не ест, воде легче. Но ожоги должны рубцеваться, и тут одной воды маловато. Так что корми отца четыре раза в день, понемногу, вари овощи с мукой в мясном отваре и протирай. Молока тут нет, жалко. Молока хорошо бы. И не солонины, а курятины.
Отец еще днем сказал, что маленькая уютная комнатка с окнами на восток предназначается Спаске, и ей там сразу понравилось. Перед тем как лечь, она долго смотрела на болото через прозрачные стекла, думала об отце и вдруг испугалась радоваться, чувствовать себя счастливой. Ей показалось, что за эту радость когда-нибудь придется заплатить с лихвой. Слишком сильным было воспоминание о боли, которая едва не раздавила ее, едва не убила, теперь казалось, что боль в самом деле может убивать. И никакие маковые слезы от нее не спасут, разве что проведут в мир грез, из которого нет выхода. Отец остался жив, но рано или поздно наступит день, когда он поднимется на ноги. Наступит день, когда чудотворы поймут, что он жив, и захотят убить его снова.
Побоялась она думать и о Волче словно мысли о нем могли повредить отцу, словно, думая о нем, она что-то отнимала у отца. И не сомневалась, что ее сострадание, ее слезы и мысли помогают ему встать на ноги.