Слава добрым духам! выдохнул Милуш слишком громко и шустро соскочил с телеги, качая головой. Его осязаемое отчаянье сменилось осязаемой радостью и беспокойством.
Холодно, выговорил отец, опираясь на его руки.
Сейчас. Тут мягко, сухо. Милуш откинул дерюгу, которой была накрыта телега, там обнаружился непромокаемый плащ и несколько перин. Ложись скорее и поехали. Спаска, да что же ты сидишь, помоги! Ему же больно, неужели ты не видишь?
Зачем кроху?.. спросил отец еле слышно.
Молчи, молчи! рычал Милуш, укладывая отца на перины. Спаска, там возле тебя фляга с водой. Дай ему воды.
Лошадь испуганно дернулась, всхрапнула, но Милуш подхватил вожжи и дернул к себе. Битюги почему-то не так боялись отца, как другие лошади.
Спаска еще не могла шевельнуться: она видела стену огня, она чувствовала, как жжет этот огонь, она на своей коже ощущала набухавшие и лопавшиеся пузыри
Кроха, не смотри прошептал отец. Его бил озноб, и пересохшие губы размыкались с трудом.
И она пришла в себя, ожила, и мир вокруг ожил, и мысли вернулись в голову, но вместо того, чтобы взять флягу, Спаска согнулась, закрыла лицо руками и придушенно вскрикнула:
Татка, таточка мой!
А потом разрыдалась, причитая и не пряча слез. И сама не знала, плачет от радости или от горя
Милуш заткнул ей рот ладонью и сильно встряхнул:
Замолчи! Немедленно замолчи! Ну? Слышишь меня? Ты хочешь нас всех погубить?
Она замолчала, но плакать не перестала. Милуш сам напоил отца и тронул лошадь с места.
В Хстове полночь самое тихое время. Телега ехала по пустынным светлым улицам, и шел дождь, и мягко ступали копыта без подков по мостовой, а Спаска все плакала, и слезы приносили облегчение и надежду.
Из города выехали через узкие Тихорецкие ворота, и ночная стража, приняв положенную мзду, не спросила, кого и куда везут в столь поздний час. Только за мостом, на пустынном Паромном тракте Милуш заговорил:
Я ждал тебя возле храма Восхождения
Я не смог дойти, ответил отец.
Да, я это понял. Но у Чудотвора-Спасителя было слишком много людей. Сначала Надзирающие, потом побирушки, потом метельщик. Да еще эта глупая девчонка! Я сперва думал, что мальчика там нарочно оставили Надзирающие. Но потом присмотрелся и узнал мальчика Милуш оглянулся. Спаска, перестань плакать. Сейчас не время плакать.
Не трогай ее. Ты не понимаешь выговорил отец. Кроха, слышишь? Все хорошо.
Она плачет от радости, а не от того, что все плохо проворчал Милуш.
Пусть плачет от радости, ответил отец.
Тебе нужно много пить, строго сказал ему Милуш, но посмотрел на Спаску. И ожоги я бы закрыл повязками, будет легче. Нам ехать дня три на этой колымаге с этой клячей. И ведь ни на одном постоялом дворе не остановишься тебя везде знают как облупленного.
Как думаешь, они поверили? Каждое слово давалось отцу с трудом.
Не знаю. Может, и поверили. Главное, чтобы поверили чудотворы. Они-то знают больше.
Спаска всхлипнула, вытерла глаза рукавом и, пошарив рукой под плащом, отыскала флягу. Телега ехала медленно, и было проще соскочить с нее, чтобы пересесть к отцу в изголовье.
Таточка Спаска склонилась к его лицу. Ты пить хочешь?
У него были опалены брови и ресницы, а волосы скрутились и высохли от жара, но лицо пострадало несильно. Спаска приложила флягу к растрескавшимся губам, чуть приподнимая отцу голову. Ему было трудно глотать и дышать, жизнь еле-еле теплилась в нем, взгляд то и дело мутнел, и Спаска снова ощутила страх и спазм в горле.
Не бойся, шепнул он. Я не умру.
Спаска, там в изголовье лежит полотно для повязок. Милуш оглянулся и хотел сказать что-то еще, но отец его перебил:
Милуш, не надо, я прошу Пусть пока правит лошадью
Милуш подумал немного, вздохнул и сошел с телеги.
Перелезай сюда, велел он Спаске.
И Спаска уже собиралась его послушать, как вдруг отец снова заговорил:
Кроха, прости. Пожалуйста Я не хотел, я не привык Думать о тех, кто любит меня.
Ты вообще не привык думать, проворчал Милуш.
А ты мог бы ей сказать, сквозь зубы ответил отец.
Молчи, не трать силы понапрасну. Я надеялся, что она ничего не узнает. Я думал, она опять к своему гвардейцу сбежала, когда не нашел ее в замке к обеду. А тут на́ тебе, стоит посреди Хстова, в двух шагах от башни Правосудия
Спаска хотела сказать, что прощать отца ей не за что, но так и не смогла при Милуше.
Они выбрались на Южный тракт в лиге от Хстова и ехали по нему всю ночь и весь день. И Спаска удивлялась, почему они повернули на юг, а не на север, к замку, но Милуш сказал, что там пока никто не должен знать, что отец жив. В Горький Мох они тоже не поехали, и, похоже, никто кроме отца не знал, куда они направляются.
А ему к полудню стало совсем плохо. Милуш объяснил, что это ожоговая болезнь, яд идет в кровь из отмирающих тканей, и даже боялся давать отцу маковые слезы, чтобы не отравить его совсем. И жалел, что сделал повязки с лягушачьей слизью, в которой тоже есть яд.
В лягушачьей слизи нет никакого яда, сказала ему Спаска. А маковые слезы все равно нужно давать.
Будут яйца курицу учить проворчал Милуш. Что, жалко татку? Без маковых слез обойдется, не такие и страшные ожоги, копоти больше. Сам всю эту ерунду придумал, сам теперь и расхлебывает А я говорил, что ничего хорошего не выйдет.
Милуш лукавил, Спаска чувствовала. И жалел он отца ничуть не меньше, чем она, и боялся за него.
На нем все заживает как на собаке, и это заживет, продолжал бормотать себе под нос Милуш. Я без змея обойдусь, а он без маковых слез обойдется. Вот мне сейчас только не хватало по болотам лягушек ловить, вместо того чтобы в замке ждать осады. Пусть не надеется, что я ему две недели буду доброй сиделкой, через три дня я в замок должен вернуться.
Однако когда отец от боли начал стонать и метаться, Милуш тут же дал ему глотнуть маковых слез.
* * *
Крапа Красен смотрел на «погребение» Живущего в двух мирах с балкона особняка Явлена. Народу собралось на удивление много, толпа шумела, гвардейское оцепление еле сдерживало ее напор. Любопытство людей было понятно: все своими глазами желали увидеть змеиную сущность покойного. Желтый Линь хорошо поработал, для такого быстрого распространения сплетни нужно точно выбирать, кому ее рассказывать. Если кто-то и не слышал о неизбежном превращении покойника в змею, то на площади Чудотвора-Спасителя ему об этом сразу же рассказали.
Когда Крапа приложил ухо к груди Живущего в двух мирах, он не услышал биения сердца и едва не поверил в его смерть. Но падая на воду, тот ушибся щекой щека оставалась покрасневшей и отекала на глазах. А это значит, что сердце все еще толкало кровь по сосудам. Кроме этого, Крапу привлекла странная выпуклость на боку под широкой рубахой, и достаточно было ее слегка ощупать, чтобы понять: это мертвая гадюка. Зачем Живущему в двух мирах мертвая гадюка? Вряд ли в этом был какой-то мистический или ритуальный смысл. А скорей всего, Живущий в двух мирах собирался исчезнуть, оставив вместо своего мертвого тела дохлую змею. Знал ли он о принародном сожжении? Наверное, нет. Но, возможно, предусмотрел и такой случай.
Если он оборотень и в обличии змеи может пересечь границу миров, сожжение ему не страшно. Главное, чтобы все вокруг поверили, что он не исчез, а именно сгорел. Так пусть его превращение в змею станет народным поверьем, исток которого Крапа «найдет» в старинных легендах и укажет чудотворам. И только один человек после этого не поверит в смерть Живущего в двух мирах Инда Хладан. Но пусть попробует кого-нибудь убедить в своей правоте.
С чего они взяли, что непременно увидят змеиную душу этого человека? спросил Явлен, нетерпеливо постукивая пальцами по широким перилам балкона. Наверное, храмовники пустили слух, иначе бы сюда вообще никто не пришел.