Слева от входной двери располагалась маленькая квадратная кухня с белёными стенами. Усадив меня за стол, Нонна Залмановна колдовала над чайником, слушая небылицы, которые я, не стыдясь, выдавала ей нелепым экспромтом. В углу шипело, хрипло покашливая, радио, и сквозь его натужное кряхтение, вторгаясь в наш разговор, иногда прорывался неожиданно чистый голос диктора или прорезался бравурный мотив песни.
Мой зять Аарон дома мы зовём его Аликом, продолжила хозяйка, как только поспел чай, а я наконец дошла до точки, сейчас в отъезде вместе с Инной. Назад собирались на днях. Придётся вам пока погостить у нас. В обиду не дадим. А как Алик возвратится, я попрошу его сопроводить вас к родным. Он помогал им переезжать и адрес должен помнить.
Так, до поры до времени я нашла приют в доме Нонны Залмановны Элькинд, окутанном седой паутиной воспоминаний, а сейчас возродившемся наяву из дорожной пыли и кирпичной крошки. Всё, что рисовало мне воображение, когда я читала дневники матери, с усилием разбирая бисерный почерк, теперь я сама могла видеть, слышать и обонять. И я стремилась каждый миг, проведённый в стенах этого дома, давно ставшего лишь историей, запечатлевать в памяти, слагая образы наиболее яркие, детальные и живые: теперь они были ценнее отошедшего в небытие настоящего, которое я оставила, дожив в нём до двадцати трёх лет. Ценнее в первую очередь потому, что стали единственным существующим окном в жизнь моей семьи.
К этой жизни впервые в новой роли я прикоснулась часом позднее, когда, разомлев от горячего чая и накопившейся за тяжёлый день усталости, наконец попросилась у Нонны Залмановны осмотреться в квартире. Хозяйка охотно откликнулась.
После того как Сирины уехали из старого дома, из него постепенно стала утекать жизнь. Соседи по коммуналке, Вася и Люба Поповы, которых я знала всё из тех же дневниковых записей, в скором времени также обрели отдельное жильё. Довольно спешно они вместе с Любиной дочерью от первого брака Ритой покинули дом на Сретенке, забрав с собой холсты, кисти и краски, их общий довольно скудный скарб и общие же дрязги. След их простыл, и с ними отошли в прошлое и беспокойные ночи, ознаменованные Васиным пьянством буйством рвущейся на свободу души художника, заключённой за неведомые прегрешения в теле мещанина, а за беспокойными ночами канула и суетная одушевлённость флигеля, который они занимали, и время в нём остановилось.
Володя Элькинд, сын Нонны Залмановны, талантливый скрипач, ценитель и любимец женщин, уехал ещё раньше. По легенде он занялся преподавательской деятельностью где-то в Венгрии, но, насколько мне было известно (не ручаюсь, что знала тогда об этом и его мать), в действительности эмигрировал в Канаду, стремясь сбежать от всё ещё не изжившего себя европейского остракизма евреев, и там неплохо укоренился.
Инна и Аарон Грахольские дома бывали всё реже, часто оставляли дочь Арину, которая большую часть времени с бабушкой была предоставлена себе, а сами пропадали целыми днями, а порой и неделями в разъездах с музыкальным коллективом Аарона. За время их отсутствия Нонна Залмановна смирялась с одиночеством и, насколько могла, старалась привносить оживление в опустевший дом. Она всегда была при параде, будто бы ожидала, что на пороге в любой миг могут появиться гости, и у неё всегда был накрыт стол. Но даже несмотря на это, моё появление застало её врасплох.
Комната, некогда принадлежавшая моей матери, осталась нетронутой. Истёртый палас на полу, справа от окна остов пружинной кровати, письменный стол в углу и два ветхих стульчика. (Володина комната была наполнена куда богаче, но после его отбытия все сокровища, для описания которых гораздо больше подошло бы слово «рухлядь», сокрыли от посторонних глаз за запертой дверью.) На стене я разглядела ещё довольно чёткие строки, выведенные Надей Сирин в знак присной памяти о великом поэте:
Воспоминания ударили с такой силой, что я едва снова не расплакалась от набежавших чувств, но усилием воли взяла себя в руки: волновать хозяйку было бы излишним, я и без того доставила ей немало хлопот.
В доме Нонны Залмановны я задержалась. Скорее по стечению обстоятельств, что, впрочем, вины с меня ничуть не слагает: когда вернулись супруги Грахольские, я под разными предлогами стала оттягивать день прощания с первым пристанищем. Без документов и копейки в кармане далеко за порог я бы не ушла, а Алик Грахольский был как раз тем, кто мог оказать мне неоценимую помощь и по тому, и по другому вопросу. Он, гастролирующий барабанщик и персона в своём роде публичная, успел обзавестись знакомствами, которые позволили бы мне обрести в этом времени лицо и имя под алой корочкой, и знал точно, к кому следует и к кому не следует обращаться. Помимо того, имел он возможность снабдить меня посильной работёнкой, которая на полноту моих карманов повлияла бы, несомненно, благотворно. Конечно, Алик, как потомок Моисея, а значит, человек, видавший гонения, в мою легенду не поверил и всё-таки попробовал выведать у меня правду, однако отказ встретил пониманием.
Всего я прожила здесь более месяца. Грахольский помог мне пристроиться уборщицей в столовую недалеко от дома, и каждый день, три часа утром и два вечером, я несла повинность: за небольшую, но достаточную плату вытирала со столов и мыла полы.
Недели через две такой работы я смогла уже одеться по современной моде, не разграбляя при этом Иннин гардероб, а со следующей крупной (естественно, лишь по меркам моего тогдашнего благосостояния) получки расщедрилась на подарки: Нонне Залмановне я преподнесла вазу из синего хрусталя, удачно подвернувшуюся на одной из барахолок. Хозяйка была искренне тронута. Алика и Инну вознаградила парой билетов на премьеру долгожданного фильма. Арине же достался набор фломастеров, которым она недолго думая нашла применение, украсив дверь в Володину комнату произведением абстрактного искусства, неуловимо напоминавшим голову того самого красного коня в революционно новой интерпретации.
Часть домашних забот я сделала своей обязанностью. И если кухня осталась вотчиной матриарха, как бы я ни старалась заслужить право владения ею хотя бы на вечер в неделю, то к наведению порядка в жилище я была милостиво допущена.
Благодарности я не ждала, ведь таким образом, по собственному убеждению, я попросту отрабатывала безвозмездное квартирование. Однако сама хозяйка придерживалась иного мнения. «Оленька, в наше время это роскошь даром делать людям добро. Запомните это и держите в голове всю жизнь: любая работа должна быть оплачена», с такими словами как-то раз она положила мне на стол желтоватую купюру достоинством один рубль. После любое моё действие по дому поощрялось материально. Противиться порывам Нонны Залмановны было бессмысленно, да и невежливо: она платила мне так же от всего сердца, как и я ей помогала.
Наконец однажды, когда я, отработав положенное, развлекала Арину, разучивая с ней песни с заслушанной до царапин и заикания любимой пластинки, хлопнула входная дверь, послышались шаги в прихожей и раздался голос Алика, неразборчиво оповестившего о своём возвращении. Арина вскочила на ноги раньше, чем я успела откликнуться, и, когда я только показалась из комнаты с видом разбуженной совы, уже выплясывала вокруг отца вприпрыжку, и висла на нём, и заглядывала в портфель, пытаясь высмотреть, не принёс ли он чего-нибудь по её душу.
Но на сей раз Аарон отстранил дочь до того, как её любопытный нос вынюхал бы добычу. Намекнув Арине, что сейчас намерен потолковать со мной без посторонних ушей, он провёл меня в кухню и, звякнув застёжкой портфеля, извлёк тонкую книжицу в багряной обложке с двуглавым орлом на титуле паспорт гражданина СССР.