Время расставляло всё по местам, уносило в прошлое старые хлопоты, взамен щедрою рукой подсыпая новых. Остались позади праздники в последнее утро ушедшего года Экзистенский всё-таки сел на скорый поезд и умчался в Лодзь, чтобы оттуда добраться до родного городка. Впервые за многие годы он снова, как в детстве, встречал наступающий год за одним столом с мамой. Она заметно сдала, хотя и старалась бодриться. Вспоминала свою молодость и детство сына. Достала откуда-то тетради с пожелтевшими листами, в которых они вместе с маленьким Эдом это сколько же лет прошло?! писали фантастические рассказы развлекаясь.
Три месяца пронеслись. Больного с императивным галлюцинозом Эдмунд Францевич довёл до ремиссии на медикаментозной терапии и выписал под амбулаторное наблюдение. Тот звонил ему время от времени и докладывал о самочувствии. Были потом и другие пациенты много, всех не упомнишь. Тем не менее постепенно Экзистенский стал отдаляться от канители стационара и к весне львиную долю времени сосредоточил на работе в институте. Он всё чаще отказывался от ночных дежурств и круглосуточного бдения в больнице. Стал читать лекции. Не разлучался с лёгким ноутбуком, который носил в жёстком чехле, украшенном греческой буквой «сигма». А по вечерам, когда институт пустел, запершись в своём кабинете, доктор любовно создавал монографию труд, который называл своим magnum opus в науке, относившись к нему ревностно и не смея огласить при посторонних даже тему исследования.
В один из таких вечеров он разбирал электронный архив историй болезни. В нём пациенты, чья история разворачивалась у Экзистенского на глазах, смешались с выписанными в устойчивой ремиссии ещё при старом руководстве больницы. Перебрав десятка три файлов, он уже перестал вчитываться, машинально пробегался глазами по тексту, выдёргивал ключевые моменты и делал пометы.
Больная Ариадна Сирин тысяча девятьсот девяностого года рождения впервые появилась в цифровой картотеке четырнадцатой психиатрической больницы, куда в сентябре двадцать четвёртого года её доставили с улицы
Почему именно на этой истории он остановил взгляд и принялся внимательно читать, Эдмунд Францевич и сам не сразу понял. Предварительный диагноз шизофрения, фантастический бред: она утверждала, что прибыла из прошлого. Личность и место проживания достоверно не были установлены, указанный ею адрес регистрации не существовал. Документов пациентка при себе не имела, в базе данных сведения о ней отсутствовали, имя и год рождения записали с её слов.
Далее шло описание симптоматики на двух печатных страницах, там же приводились выдержки из рассказа самой женщины расшифровки аудиозаписей её опросов. Связная, последовательная, грамотная речь. Либо она ловко водила врачей за нос, выдавая фантазии за своё восприятие реальности, либо её болезнь приняла очень уж причудливую форму.
После трёх месяцев лечения в стационаре Сирин выписали в удовлетворительном состоянии и определили в центр социальной реабилитации, поскольку ни её родственников, ни кого-либо иного, кто бы знал больную и мог позаботиться о ней в период восстановления, найти не удалось.
И этот этап мог бы завершиться благополучно, но по прошествии двух недель, в последних числах декабря, означенных предновогодней суматохой, попытка свести счёты с жизнью привела Сирин теперь уже в психиатрическую клиническую больницу номер один.
Эдмунд Францевич припомнил беспокойный день перед Новым годом, когда в клинику привезли вытащенную из петли и с того света женщину. Он был слишком занят, а с начала года вообще стал понемногу отстраняться от непосредственной работы с пациентами эта больная так и прошла бы мимо него, если бы спустя ещё без малого четыре месяца он не наткнулся по случайности на её медицинскую карту.
Экзистенский прочёл историю болезни до конца. Сделал пометы уже не для работы из простого интереса. В тот момент он твёрдо вознамерился добиться у начальства встречи с больной и задать ей все вопросы, которые роем метались в голове.
Администрация больницы не сразу пошла на уступки: состояние пациентки только что стабилизировалось, коллегия медиков работала над уточнением диагноза, и лишний раз волновать женщину было ни к чему. Эдмунду Францевичу позвонили накануне его сорок девятого дня рождения: «Завтра с десяти ноль-ноль можете посетить больную. Постарайтесь не задерживаться ей нужен отдых», и он счёл это своеобразным именинным подарком.
На следующий день он приехал в больницу заранее и за четверть часа до назначенного времени уже ждал в коридоре перед дверью палаты, пока лечащий врач закончит осмотр. Вошёл минута в минуту. Палата на четыре койки, на ближайшей, справа, старуха в деменции устремила неподвижный взгляд в потолок, две койки слева пустуют вероятно, больные на процедурах: постель смята, на прикроватных столиках стаканчики из-под утренних таблеток И на самой дальней койке, под окном, напротив входа она. Маленькая, невзрачная, отрешённая, с виду совсем девочка моложе возраста в карте лет на десять, сжав в кулак ручку до побеления пальцев, быстро-быстро, неразборчиво пишет в тетради.
Пройдя через всю палату, Эдмунд Францевич остановился у изголовья и, протянув руку, представился. Женщина, казавшаяся такой далёкой, всё время оставалась начеку. Отреагировав на приближение, она отложила тетрадь в сторону и обратилась в слух, а как только доктор с ней заговорил, назвалась в ответ и некрепко пожала ему руку. Разговор вышел короткий, но ёмкий: доктор помнил предписание о покое и не стал терзать больную ненужными расспросами. Как только обрисовалась цельная картина, он поблагодарил её за уделённое время, проводил до палаты, тепло распрощался.
Уже очень скоро Экзистенский, окрылённый, мчался по улице, почти крича в трубку товарищу, который однажды дал ему пропуск в мир науки: «Стёпа, мой друг! Сегодня произошло нечто чрезвычайное, и я не могу об этом молчать! Мне кажется, я нашёл Священный Грааль. И поверь мне, дружище, либо я совершу прорыв, либо сам окажусь в рядах пациентов психиатрии. Жди меня с рассказом! Лечу в институт!»
Сны. Рождённые заново
Наш незримый корабль рассекал всеохватывающую пустоту, пространство абсолютное, самоценное и оттого не нуждающееся в наполнении, как не нуждается стихия воды в стихии огня. И точно так же, как вода, соприкоснувшись с огнём, погашает его, пустота гасила наполненность, подавляла собой, расщепляла, уничтожала всё, что чьим-то дерзновением посылалось в её жерло, из этой схватки лишь один должен был выйти победителем.
Не желая вступать в союз с сущим, её антисущность не вмещала и самих нас. Так, и наш беспечный дрейф в поисках вопросов и ответов, и загадка Ретроспектора, и плоский вращающийся остров, который создал нас заново и выплюнул в дальнейшее странствие по юдоли, всё это противоречило действительности, и нонсенсом казалось уже само допущение нашего существования. Тогда мы, воспротивившись, отвергли пустоту, усилием общей воли обменяв её непреложность на единственно верное для нас солипсическое бытие, которое выросло со всех сторон могучей космической галереей, ограниченной, подобно тоннелю, рукавом иной материи и направлением нашей мысли.
Оглядитесь, сказал Ретроспектор. Как вам это?
Блеск звёзд немного стих, и я в изумлении обнаружил, что окружавший нас космос превратился в тёмный океанский простор, россыпь звёзд предстала обитателями простёршегося под нами дна, а облака космической пыли колониями мельчайших живых существ. Будто капли разноцветных чернил в стакане воды, растворялись в этом безводном океане туманности, раскрашивая обсидианово-чёрное полотно. Околдованный, я жадно пил океан, впитывая в себя его миры. Я приносил их в жертву пустоте, пока, пресытившись, не развернулся сверхновой и не исторг весь мир в его множественности, как когда-то в предначальные времена Великая Мать в родовых муках исторгла первомир.