И всё же Экзистенский почти сразу смог её для себя раскрыть. То ли годы в психиатрии научили его с первого же впечатления рисовать портрет человека перед ним, который на поверку редко оказывался ошибочным, то ли врождённая наблюдательность, но, поговорив с Адой впервые, он уже заподозрил между этой женщиной и собой немало общего. Быть может, в другой жизни и при других обстоятельствах между ними сложилась бы крепкая дружба.
Но Эдмунд Экзистенский от дружеских связей сторонился, и окружение было к нему взаимным: хотя его заслуги как врача и учёного были неоспоримы, в общении он проявлялся тяжело. Нелюдимый, вечно погружённый в себя, он не производил впечатление человека отзывчивого и сострадательного. А глубокая сосредоточенность на деле, которому он был посвящён, дополняла образ оторванного от мира фанатика.
Жизнь, которую он прожил, судьба, которую нёс за собой, стоили множества других жизней и судеб. Вечно голодный до знания и не привыкший размениваться на поверхностное знакомство с объектом, в любую область, будившую в нём интерес, он углублялся предельно обстоятельно, работая на износ и отбирая недостающие часы в сутках у сна.
В науку молодой Экзистенский пришёл путём непрямым: сферы его деятельности были столь же обширны, сколь и география мест обитания. Семья, в которой Эдмунд рос, входила в круги польской интеллигенции: отец был геологом, мать работала редактором в крупных издательствах. Первые его годы прошли в небольшом польском городке близ Лодзи. После того же, как отец, имевший по материнской линии русские корни и сам в прошлом немало лет проживший в СССР, получил работу в геологической партии во Владивостоке, семья уехала в Россию. На новом месте, в новой для него стране Экзистенский пошёл в школу. Учёба давалась мальчику легко, русским языком, который и раньше звучал в его семье немногим реже польского, он владел как родным уже к окончанию первого класса. Активный и любознательный, Эдмунд был завсегдатаем кружка вычислительной техники и непременным участником всех внеклассных мероприятий. В разгар перестройки он поступил в пионеры и носил значок, покуда существовал Союз.
Работать начал ещё в старших классах, подвизаясь помощником геодезиста на каникулах. Лишь только десятилетний гранит науки изошёл крошкой, свежеиспечённый выпускник школы год ходил в море юнгой на борту рыболовецкого траулера. Однако связать жизнь с морем не было ему предрешено: когда юнгу поймали на краже судового журнала, командир корабля не потерпел такой дерзости и его уволил. Воспоминание о том случае всегда вызывало у Экзистенского улыбку: на неблаговидный поступок его толкнули чистая любознательность и тяга к постижению неизведанного. Он искренне намеревался вернуть журнал, но пропажа была замечена, а виновник найден ещё до того, как журнал вновь занял место в капитанской рубке, поэтому неизвестно, могла бы команда судна оценить такую честность рьяного искателя знаний или нет.
Эдмунд не пал духом и, как только стал на сушу, подсчитал заработанное, собрал багаж и без раздумий отправился в столицу. Там щепетильный искатель с задатками восходящего светила пополнил ряды студентов Первого медицинского университета. В тот же год, не пожелав впустую расходовать драгоценное время, он пошёл на кафедру высшей нервной деятельности Университета Ломоносова сначала вольнослушателем, а через год и учащимся вечерней формы.
Спустя восемь лет трудов в стенах альма-матер Экзистенский вернулся на Дальний Восток, там поступил в аспирантуру и занялся медицинской практикой, всё свободное время бросая на самостоятельное штудирование тонн специализированной литературы. Нерастраченная пытливость ума и особая въедливость в изучении каждой истории болезни позволили Эдмунду Францевичу с успехом защитить диссертацию, в которой раскрывалась тема нейрофизиологических аспектов расстройств шизофренического спектра. В наступившем третьем тысячелетии учёная степень давала путёвку в весьма многообещающее будущее: лишь только успел Экзистенский получить кандидатскую степень и утвердиться на работе, его командировали на год в Китай молодому специалисту едва ли грозили безвестье и бедность, сумей он там закрепиться.
Жизнь повернулась иначе. Не проработав и двух месяцев в китайской клинике, Экзистенский вдруг получил расчёт и документы о разрыве контракта на стол. Почему с лихвой наделённый и талантом, и рвением врач оказался вдруг не у дел, осталось известно лишь ему самому да руководству: Эдмунд Францевич держал в секрете подробности их столкновения, как и предшествующие события главным из них была странная история с электронными письмами, которые он стал получать незадолго до увольнения. Сам он не нашёл ей разумного объяснения, а все рождавшиеся в голове догадки заставляли его метаться от паранойяльных мыслей о слежке до вздорных фантазий о цикличности времени. Но сейчас, по прошествии более чем двадцати лет, Эдмунд Францевич признал: именно эта история во многом определила его дальнейший путь в профессии, благодаря ей он сосредоточился на изучении парадоксов психики.
Тогда же ему казалось, будто кругом обстоятельства противятся его становлению: Китай Экзистенский покинул со скандалом, при этом характеристика от работодателя, разочарованного его внезапным увольнением в ореоле недоброй славы, была настолько нелестна, что запросто могла закрыть ему путь в государственную медицину. Между тем мысли о работе на самого себя нарисовали перед ним заманчивую картину с богатой перспективой. Так, он снова решил попытать счастья в Москве, давшей ему специальность. Там занялся частной психотерапевтической практикой. Попутно, ведомый информационным голодом, который с детства терзал его, будто хронический недуг, открыл для себя несколько новых областей, например всерьёз принялся исследовать искусственный интеллект и возможности его применения в медицине. Ближайшие пятнадцать лет его ожидала стабильность в делах.
Эдмунд Францевич работе был привержен как ничему другому, и всё же она не заполнила его жизнь до конца. Осталось место и человеческим страстям, и сердечным делам. Однажды он был влюблён но без перспектив. Потом даже побывал в недолгом браке но уже по расчёту. В жене, которую повстречал на конференции по нейроинформатике, он увидел соратника на научной стезе та же твёрдо разграничила работу и семью. Не находя поддержки дома, Эдмунд Францевич погрязал в трясине обид и раздражения. На такой почве работа валилась у него из рук. Зыбкое благополучие семейного быта также рушилось от скандала к скандалу.
Развелись поспешно, без волокиты: супруги не успели нажить ни детей, ни имущества ничего, кроме несбывшихся ожиданий с обеих сторон. Но развод, вопреки надеждам, не дал Экзистенскому чувства освобождения: вина перед оставленной женщиной, ощущение собственной бесполезности всё это подкосило Эдмунда Францевича.
Да к тому же именно в это непростое время во Владивостоке неожиданно умер его отец, а пожилая мать, решив, что незачем больше оставаться в так и не полюбившейся России, вернулась в Польшу одна, оформила скромную пенсию, на неё и жила. Теперь на свои плечи доктор возложил обязанность её содержать.
Он замкнулся и отдалился от людей. Работу с пациентами не бросил лишь потому, что она позволяла прокормить не только себя самого, но и родительницу. Исследования же стали тогда главной его целью, а заодно и послужили отдушиной.