Родион заносит две руки, два угловатых знака, два сплетения сухожилий, две руны над зимним ссохшимся черепом Капитала. В его руках грубый, непристойно грубый, аляповатый предмет. Этим предметом совершается центральный ритуал русской истории, русской тайны. Призрак объективируется, мгновенье выпадает из ткани земного времени. (Гете немедленно сошел бы с ума, увидев, какое мгновение на самом деле остановилось). Две теологии, два завета, два откровения сходятся в волшебной точке. Эта точка абсолютна. Имя ее Топор. [34]
Какой воздух мягкий и сладкий, хочется дышать очень часто, чтобы принять его внутрь, овнутрить, приютить. Вот так иду по темнеющему вечеру и набираю в себя воздух. Тело все может приютить вот такое оно всепреемлющее.
31 / 07
Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах,это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего.Мы когда-то работали в убогих мастерскихи начинали работать по утрам в разное время.А теперь утром, в восемь часов, кричат гудки для целого миллиона.Теперь мы минута в минуту начинаем вместе.Целый миллион берет молот в одно и то же мгновение.Первые ваши удары гремят вместе.О чем же воют гудки? Это утренний гимн единства!Если и есть что-то более темное, чем рытье котлована Платонова, так это Гастев. Инфернальный коммунист Алексей Капитонович Гастев!
Бездымные шахты, покрытые пепломЭто на краю света, памятник моему раненому, моему мировому сердцу.Умерло мое вчера, несется мое сегодня, и уже бьются огни моего завтра.Не жаль детства, нет тоски о юности, а только вдаль.Я живу не годы.Я живу сотни, тысячи лет.Я живу с сотворения мира.И я буду жить еще миллионы лет.И бегу моему не будет предела.5 / 08
Центр Питера. Утро понедельника. На остановке у метро Сенная сидит старушка и режет большим ножом мясо на маленькие куски.
Питер. Утро. Сенная. Мясо.
6 / 08
Самое важное во всех отношениях дистанция. Чтобы обнаруживать в Питере самое яркое, необходимо быть с ним на дистанции. Приезжать редко. Всякий слом дистанции грозит разочарованием. Помнить о жесте как языке. Стала свидетелем барочной оперы, воспроизведенной в ее первоначальном виде: всегда три скола на жестах, яркие интонации и произнесение окончаний в старофранцузском. Пели про Аттиса и Кибелу[37].
13 / 08
Андрей Белый:
«Поздно уж, милая, поздноусни: это обманМожет быть, выпадут лучшие дни.Мы не увидим их Поздно, усниЭто обман».Ветер холодный призывно шумит,холодно намКто-то огромный, в тумане бежитТихо смеется. Рукою манит.Кто это там? Сел за рекою. Седой бородойнам закивали запахнулся в туман голубой.Ах, это, верно, был призрак ночнойВот он пропал.Сонные волны бегут на реке.Месяц встает.Ветер холодный шумит в тростнике.Кто-то, бездомный, поет вдалеке,сонный поет.«Все это бредниМы в поле одни. Влажный туманнас, как младенцев, укроет в тениПоздно уж, милая, поздно. Усни.Это обман»Павел Васильев:
И имя твое, словно старая песня,Приходит ко мне. Кто его запретит?Кто его перескажет? Мне скучно и тесноВ этом мире уютном, где тщетно горитВ керосиновых лампах огонь Прометея Опаленными перьями фитилейПодойди же ко мне. Наклонись. Пожалей!У меня ли на сердце пустая затея,У меня ли на сердце полынь да песок,Да охрипшие ветры!Послушай, подруга,Полюби хоть на вьюгу, на этот часок,Я к тебе приближаюсь. Ты, может быть, с юга.Выпускай же на волю своих лебедей, Красно солнышко падает в синее мореИ за пазухой прячется ножик-злодей,И голодной собакой шатается гореЕсли все, как раскрытые карты, я самНа сегодня поверю сквозь вихри разбега,Рассыпаясь, летят по твоим волосамВифлеемские звезды российского снега.15 / 08
Сила: важно.
Ум: важно.
Гастев Алексей Капитонович: важно.
Влияние луны на внутренние тропы жизни: важно.
Остальное не так важно.
18 / 10
Учиться видеть других людей. И брать их покой.
28 / 10
Поезд прорезал воздух истлевающего октября. Он же был и воздухом ноября и августовским (в сочетании с солнцем и ветром). И мартовским (с его надеждами на воскресенье и тяжелым запахом церковного ладана). Я воспринимаю место как потенциальность; в окне дом, в котором собирались члены поэтического общества «Арзамас», а внутри сразу все 200 лет: и декабристы, и революционеры ХХ века, и мистические анархисты, и сложные, острые взгляды из разных углов в башне Иванова. Солнечный луч. Свободное небо властитель болот. Маленький шорох: и вижу образ барышни в черном платье на Таврической с белым воротничком и мудро скроенными рукавами. Она сидит подле Иванова и старательно читает текст «о Циклопах» на древнегреческом, постоянно путая ударения. В ее сердце горит красный огонь, не опаляя гостей башни.
Вот иная барышня, кажется, парижанка, сидит рядом с камином декадентка, нигилистка, революционерка, но Башня не об этом. Сидит и мечтает о кострах о том, чтобы священным огнем был выжжен потонувший в торжестве обыденного мир. Она даже думала о совершении террористического акта. Да только люди единичные слишком мелкий масштаб Вот если бы можно было бы уничтожить одним жестом все человечество!
А потом я вижу иную девушку. Выращенную в 90-ые, партийную. 14-летнюю с грезами о мансардных собраниях, слабо артикулирующую свои мечты, но знающую, что есть тайное измерение, к которому надо стремиться. С постоянным лейтмотивом Антигоны[40] А потом черная меланхолия юношества и сентиментальный чоранизм. А потом начало ницшеанской молодости то бодрое, то истончающее. И мерами погасающий, мерами возгорающийся огонь[41], что был у девушки, сидящей подле Иванова в Башне, и он выжигает изнутри. А еще и мир хочется уничтожить Целый! Во имя вечности! Тело ослабело, тело современного человека. Внутренний огонь может его исказить, проявиться шрамом, синяком, ударить молнией Аполлона, оттого человек перепутает слова и скажет их не в том порядке, и жить станет не в порядке. Огонь внутренний иногда обжигает, но пламя, обжигая жидкую кровь, не гаснет. Проживаю город сотней жизней, проецируя в каждое место воспоминания о когда-то прожитых.
В Петрограде солнце было редкое знамение. Внутри огонь был и есть, горит как закат, поглощаемый сумерками и поступью холодного серебряного воздуха уже несеребряного века.
Поезд прорезал воздух истлевающего октября несеребряного века.
5 / 11
Вячеслав Иванов. «Эрос» четвертая книга лирики. Цена 60 к.
Л. Зиновьева-Аннибал. «Тридцать три урода». Повесть. освобождена от ареста. Цена 40 к.
Александр Блок. «Снежная маска». Третья книга стихов с фронтисписом Л. Бакста. Цена 60 к.
Георгий Чулков. «Тайга». драма в 3 актах. Цена 40 к.
Алексей Ремизов. «Лимонарь». повествования по апокрифам. Цена 60 к.
Л. Зиновьева-Аннибал. «Трагический зверинец». рассказы. Цена 1 рубль.
«Цветник Ор. Кошница первая». 1907 г. сборник лирический и драматический. Цена 1 р. 25 к.
Сергей Городецкий. «Перун». Стихотворения лирические и лироэпические. Книга вторая. Печатается.
Максимилиан Волошин. «Звезда-полын». Книга стихов. Печатается.
Вячеслав Иванов. «По звездам». Статьи и афоризмы. Печатается.
Поступил в продажу «Цветник Ор. Кошница первая». Изд-во «Оры». Спб. 1907.
6 / 11
На «Ивановских средах» встречались люди очень разных даров, положений и направлений. Мистические анархисты и православные, декаденты и профессора-академики, неохристиане и социал-демократы, поэты и ученые, художники и мыслители, актеры и общественные деятели, все мирно сходились на Ивановской башне и мирно беседовали на темы литературные, художественные, философские, религиозные, оккультные о литературной злобе дня и о последних, конечных проблемах бытия. Но преобладал тон и стиль мистический. Сразу же создалась атмосфера, в которой очень легко говорилось. В постановке тем и в характере, который приняло их обсуждение, быть может, не хватало жизненной остроты, и никто не думал, что речь идет о самых жизненных его интересах. Но образовалась утонченная культурная лаборатория, место встречи разных идейных течений, и это был факт, имевший значение в нашей идейной и литературной истории. Многое зарождалось и выявлялось в атмосфере этих собеседований. Мистический анархизм, мистический реализм, символизм, оккультизм, неохристианство, все эти течения обозначались на средах, имели своих представителей. Темы, связанные с этими течениями, всегда ставились на обсуждение. Но ошибочно было бы смотреть на среды, как на религиозно-философские собрания. Это не было местом религиозных исканий. Это была сфера культуры, литературы, но с уклоном к предельному. Мистические и религиозные темы ставились скорее как темы культурные, литературные, чем жизненные. Многие подходили к религиозным темам со стороны историко-культурной, эстетической, археологической. Мистика была новью для русских культурных людей, и в подходе к ней чувствовался недостаток опыта и знания, слишком литературное к ней отношение. То было время духовного кризиса и идейного перелома в русском обществе, в наиболее культурном его слое. На «среды» ходили люди, которые группировались вокруг журналов нового направления «Мира искусства», «Нового пути», «Вопросов жизни», «Весов». Повышался уровень нашей эстетической культуры, загоралось сознание огромного значения искусства для русского рождения. [42]