Вы её знаете? решил сострить Дима.
Знаю, серьёзно ответил мастер. Она родится через тысячу лет. Вы, Дима, хотели бы жить тысячу лет?
Вопрос на засыпку засмеялся он. Ну конечно, хотел бы.
Да, были у шефа странности. А у кого, собственно, их нет? Только у самых скучных
Дело надо продолжать. Начинать штурм «второго этажа». Должностное ворьё Всё наворованное в зарубежных банках, в оффшорах. Семья в Европе, в Америке. Здесь у него два костюма, три рубашки, пять галстуков, вторые ботинки Белый и пушистый. В кабину всех, всех поголовно, по графику. Из страны не выпускать. Забугорную недвижимость пусть продают. Средства возвращают домой и сдают. Что с самими делать, там посмотрим
Завтра везти контейнеры в Одинцово. Грибанов обещал приготовить место. Конечно, никто не станет целый век или полвека сохранять квартиру за временно отсутствующим жильцом. Надо освобождать И сделать сообщение в семьсот тридцатой.
И ещё предстоит держать ответ перед президентом за фантастическое, в форс-мажоре принятое решение, не позволяющее даже толком похоронить человека, так внезапно ушедшего в мир иной
Писатель Григорий Ольховский: из дневника
Отчего так печален наш мир? Оттого, что это мир смертей. Рождения незаметны. В таком-то роддоме сегодня родилось столько-то младенцев. А каждая смерть Потрясает, обкрадывает, наносит незаживающую рану, слабого человека может убить. И с каждой смертью мир делается более пустым.
Не хочется, чтобы судьба похоронила окончательно моего героя Неверова. Как не похоронила его прообраз, генерала Нестерова. Кстати, и другим участникам этой истории пришлось придумывать новые фамилии. Всё-таки не историческое исследование, а роман. Карцев у меня Кольцов, Арсентьев Артемьев, Марченко Тимченко Будь я фантастом обязательно бы написал о воскрешении Ярослава Неверова через пятьсот или тысячу лет.
А что касается прообраза генерала Нестерова может, смерть и в самом деле не помешала ему, а помогла?
Не знаю. Смерть человеку помогать не может. Но её пока вроде бы и нет?
Мы сидели втроём в бывшем кабинете Ярослава Матвеевича.
Совсем внезапно ушёл грустно проговорила Ирэн, журналистка из Франции.
Он ушёл в будущее! решительно отрубил майор Арсентьев.
Ярослав Нестеров: второе пришествие
Ветры весенние, ветки зелёные
С улицы рвутся в окно.
Песня полувековой давности
Иной мир встретил светлой тишиной.
Тишина не была абсолютной. Где-то может, совсем близко, а может, очень далеко чуть слышно пела птица или девушка. От этого лежалось спокойно и хорошо.
Я пошевелился, открыл глаза. И тут же, с лёгким вздохом, прозрачный колпак над моим ложем отделился, всплыл и слился с потолком.
Потолок был светло-зелёный, матовый, с закруглённым и отогнутым вниз краем. Дальше начиналось огромное окно скорее, прозрачная, чуть наклонная стена. За окном ярко голубело небо с медленно плывущими белыми облаками. Ниже виднелись растрёпанные кроны деревьев; ветки покачивались. Сквозь ровный шум ветра пробивался тихий, переливчатый свист, звон. Я откуда-то знал, что это щебечут птицы.
Осознание действительности приходило медленно. Ничто не тяготило ни боль, ни забота. Повёл руками в стороны руки ощутили преграду. Ложе имело борта, не очень высокие. Я опёрся о края и приподнялся.
Послышались шаги. В помещение вошли двое мужчин в белых халатах. Передний огромный, высокий, чернобородый обратился ко мне:
Лежите, лежите, дорогой!
Я послушно улёгся. Молодой голос, очевидно принадлежавший спутнику бородатого, удивлённо произнёс:
Ну, чудеса! Обезьяны дохнут как мухи, а людям хоть бы что.
Саша, не болтай, оборвал его бородач. Он достал из кармана халата некое устройство с кнопками, цветными лампочками и цифровой шкалой. Вытянул на эластичном проводе датчик и прикоснулся им ко мне там и тут. (Я вдруг понял, что лежу совершенно голый)
Сгодится, уважительно проговорил спутник бородатого.
Ещё бы не сгодилось, буркнул тот.
Он убрал приборчик.
А теперь, мой друг, можете вылезть. Можете?
Я молча кивнул и выбрался на пол.
Профессор Новицкий, представился бородатый. Дмитрий Антонович. А это мой помощник, Александр Иванович.
Саша, улыбнулся помощник.
Саша, согласился профессор. Кандидат наук, восходящее светило. Только иногда несдержан на язык.
Кандидат скромно промолчал.
А вас как называть, дорогой?
Ярослав. Нестеров Ярослав Матвеевич.
Помнит! вполголоса обрадовался Саша.
Тихо! сказал ему Новицкий. Да, Ярослав Матвеевич, это был небольшой тест. Вам не в обиду?
Да нет, засмеялся я. Ради бога
За окном все так же от ветра раскачивались вразнобой зелёные ветки. И это раскачивание таинственным образом скрывало в себе обещание какой-то огромной, почти нестерпимой радости.
Лето, лето, в восхищении пробормотал я.
У вас хорошее настроение? спросил Саша.
Да, очень.
Эйфория, сказал профессор. Как и должно быть.
Я знал, что такое эйфория, и не обеспокоился. Впрочем, сейчас вряд ли что-то могло меня обеспокоить.
Ну хорошо, подвёл итог профессор. Одевайтесь, и пойдём отсюда. Вот ваша одежда, он кивнул вбок. На небольшом кубообразном возвышении лежало Я присмотрелся. Это была не моя одежда. Впрочем, разобраться, что куда надевать, было нетрудно.
Врачи повернулись к окну. Я оделся вещи были простые, удобные сказал «готово», и мы вышли в широкий, слегка изогнутый коридор с окнами по одной стороне. Это была такая же прозрачная стена, чуть наклонённая внутрь. По ней тянулись во все стороны, прихотливо изгибаясь и перекрещиваясь, редкие полосы из серебристого металла; при желании их можно было считать оконным переплётом.
По-прежнему ни о чём не вспоминалось, не возникало никаких вопросов, ничего не замышлялось наперёд. Не было ни прошлого, ни будущего. Была только эта минута, и в ней не содержалось ничего тревожного.
Справа, за нескончаемым окном коридора я видел метрах в двадцати неровную зелёную стену деревьев. Перед ней располагалась серовато-сиреневая площадка; по её дальнему краю выстроилось несколько странных разноцветных экипажей, величиной с крупный легковой автомобиль, но, кажется, без колёс. У одного из них, синего, прозрачный верх был откинут. Рядом стояли мужчина и женщина. Он высокий и широкоплечий, в легком белом комбинезоне. Женщина была в светло-зелёном коротком платье, загорелая, стройная, с буйной гривой рыжих волос, отдуваемых ветром точно костёр, горящий вбок и вниз Всё кругом носило неуловимый оттенок необычности но не удивляло. Словно бы сон смотришь. Во сне всё правильно, а удивляться начинаем, когда проснёмся.
Мы должны кое-что вам рассказать, обернулся Новицкий. Поручим это Саше. Он вас заодно и покормит. Есть хотите?
Я вдруг осознал, что зверски голоден.
Хочу! Ужасно хочу.
И прекрасно, сказал профессор. Ешьте, беседуйте. Я приду позже.
Он набрал скорость и ушёл вперёд.
Саша открыл толстую дверь с закруглёнными углами. Просторное помещение за дверью было без всякой закономерности уставлено лабораторными столами с разнообразными приборами. Между столами, в углублениях, ограждённых бортиками, росли комнатные цветы. Врач увлёк меня туда, где разросся куст фуксии со множеством висящих красных цветков-вертолётиков. Мы сели возле прозрачной стены.
Сначала еда, сказал Саша, отводя со лба светлый чуб. Он протянул руку к невысокому круглому возвышению в середине столика и понажимал кнопки. Откинулась крышка; откуда-то из глубины вынырнул маленький белый брусок. Молодой врач проворно снял его и продолжал снимать всё новые и новые поднимавшиеся «посылки» плоские контейнеры величиной с небольшую тарелку. Все они были затянуты в плёнку, под которой проглядывался некий твёрдый предмет.