Ты это ты.
Я все еще не простила тебя за то, что ты пахнешь рассольником, дешевой закусочной, жидким мылом для рук.
Раньше ты пах исключительно вкусно.
Мимо нас несется стайка мальчишек, и мне хочется погнаться за ними, как за воробьями.
Миссис, миссис, кричат они, подайте сироткам на пропитание.
Я только отмахиваюсь от них. Ты же останавливаешься, вытаскиваешь кошелек и выгребаешь оттуда всю мелочь. Голодные грязные оборванцы растопили твое сердце, а я не смогла.
Вдруг мне становится ужасно жаль всех на свете, и шумных мальчишек, и бедноту, и листья, и всех потерявшихся котят, и тебя, и себя.
Зачем этот широкий жест, гадаю я, не для того ли, чтобы меня впечатлить?
Мы знакомы слишком давно, чтобы я купилась на какую-либо уловку.
Ты улыбаешься, поймав на себе мой взгляд, берешь меня под руку и ведешь к пристани.
Мы будем молча сидеть два с половиной часа, рисуя и разглядывая друг друга.
Ты предложишь взять вина и читать английских поэтов, а я захлебнусь от смеха, удовольствия и наплыва чувств.
Вино мы возьмем. И даже немного почитаем Китса.
Для тебя это не такая уж большая пытка, потому что ты не знаешь английского.
Поэтому я читаю тебе несколько своих новых стихов, и вижу, как ты корчишься и маешься, вертясь на сырой траве, точно юла.
11
Я погрязла в мелких бытовых заботах и поручениях. Сама не заметила, как это произошло. Ты писал, что уехал в Венецию по работе.
А я ничего не писала в ответ, потому что мне стало жаль тратить деньги на марки для письма тебе. Вот такая я стала мелочная, поверхностная и меркантильная. Мы увидимся через пару дней, и ты не узнаешь меня, всклокоченную, дикую, с горящими глазами.
Я ношусь от магазина к магазину, как будто наличие в них определенных товаров предопределит мою дальнейшую судьбу.
Никакой романтики в жизни. Ни подъездной, ни конфетно-букетной.
От дома в километре судостроительный завод, на который устроилась уборщицей, чтобы сводить концы с концами. По вечерам слушаю грохот отбойников, по утрам пение птиц. Ночи провожу за своим столом, загибаюсь от усталости и собственной беспомощной никчемности. Но упорствую и пишу.
Хотя сама уже давно в себя и в свои книги не верю.
Наверное, это нервное у меня расчесала бедро до крови. Смотрю, как на ноге выступают крошечные капельки крови, и улыбаюсь.
Мне так и надо.
Или никто такого не заслужил? Может, и никто, но я все же радуюсь этому зуду, который заставил меня причинить самой себе вред. Без зуда я бы не сумела, слишком стала боязливой и нежной.
В чем, в сущности, наибольший кошмар моего проступка?
В нелепой безудержности порыва, без оглядки на последствия, принципы и мораль, только-то и всего.
Моя вина лежит на мне, я этого не отрицаю. Как не отрицаю ничего из сказанного мной в прошлую пятницу по пьяни, когда я еще пила.
До того, как мне потребовались таблетки, которые нельзя мешать с алкоголем.
Я перестала пить неделю назад, и я этому рада. Но запретный плод сладок.
Успокаиваю себя тем, что
Если честно, мне нечем себя успокоить. Во всяком случае до тех пор, пока действие таблеток не начнет меня мои ощущения.
До того, как они мне понадобились. Черт возьми, они давно были мне нужны.
Но это не так-то легко признать.
Так вот: я не отрекаюсь от своих слов.
Я ничего не помню, так и есть. Я была пьяна, весела и неистова.
Меня обнимали теплые руки, меня укладывали спать, чтобы я проснулась без тяжести на сердце, без воспоминаний.
Зачем меня уложили спать? Я хотела порхать, кружиться и дарить людям свет.
А проснулась погасшей и сломанной.
Но теперь внутри меня пузырится давно забытая радость.
Я переехала в комнату ближе к морю. Если смотреть из моего единственного крошечного окошка на улицу, чуть вправо, будет видна фруктовая лавка, где продают сушеную хурму и инжир.
Дальше живет пушистое, но злобное создание, которого хозяйка называет Проглотом, и я бы не удивилась, если бы он на меня накинулся.
Вообще-то, я не самая аппетитная добыча сейчас, если говорить откровенно.
Я сплю по двенадцать часов в день и совсем забросила спорт.
Мне не хватает мотивации, чтобы выйти на пробежку или записаться в бассейн.
Я напишу тебе об этом в письме через месяц и три дня, и ты очень любезно ответишь:
Милая, не забывай баловать себя и делать то, что тебе нравится. Стоит только начать, и силы появятся, как по волшебству.
Спасибо, подумаю я, и вернусь к своей монотонной рутине, в которую мне никак не удается втиснуть физическую активность.
Аппетит ни к черту, перебиваюсь по завету Марии Антуанетты пирожными, потому что денег на хлеб нет.
Уволилась с завода, потому что надоело. Драить, менять воду, отжимать голыми руками вонючие тряпки, протирать пыль, уставать до хрипоты, и ничего не получать взамен оказалось слишком выматывающим для меня занятием.
Сижу на пособии по безработице, а это прожиточный минимум, и мне хватает его на десять пачек сигарет в месяц, на три килограмма крупы, мыло, пять пирожных и еще горстку мелочей.
Я из-за этого вовсе не убиваюсь, и не обмолвлюсь ни словом, когда мы встретимся, какое голодное и неприятное это было для меня время.
Я буду рассказывать, что жила как богема конца девятнадцатого-начала двадцатого века-веков. Шаталась по улицам, коротала дни, беседуя с молодыми светлыми умами, проводила ночи в дискуссиях о великом, прекрасном, уродливом, творческом, нищем и безобразном.
Собиралась возглавить революцию, получила права, выучила наизусть все свои стихи, потому что собиралась с ними выступать, а потом случайно подалась в актрисы.
Ты знаешь, как мне всегда хотелось сыграть какую-нибудь роль в любом спектакле, только бы взяли, только бы заметили, только бы аплодировали.
И мне аплодировали, хотя спектакль был провальный, постановка ни к черту, и игра наша сплошная катастрофа.
Но я сияла в свете рампы, и мне чудилось, что я обрела свое место под солнцем, нашла свое призвание.
А потом в гримерной режиссер распускал руки и называл меня бездарной упертой ослицей с некрасивым лицом.
Я плакала и мучилась, и позволила ему проявить свою силу и грубость.
И чувствовала себя грязной, распутной, униженной, несчастной и одинокой.
Ты через два дня получишь от меня расплывчатые объяснения о том, почему я ухожу из театра, если мне так понравилось выступать.
Потому что мы живем в мире, где мужчинам все сходит с рук, где они считают, что бог слышит их молитвы лучше, чем женские, где они веруют, что жена раба мужа своего, и любая женщина объект для удовлетворения их необузданных животных инстинктов. Аминь.
Так не должно быть, скажешь ты, целуя меня в прикрытые, отяжелевшие от слез веки.
Не должно быть, соглашусь я.
Но ты ничем не отличаешься от моего режиссера, от мужчин, которые идут в белоснежную мечеть, от мужчин, которые прижимаются к девушкам в переполненных вагонах, битком забитых автобусах, которые преследуют девушек по пути домой, останавливают их в мрачных подворотнях. Ты ничем не лучше тех, кто заставляет девушек ненавидеть всех мужчин, и бояться, и сжимать ключи в кулаке, когда заходишь в лифт.
Разница только в том, что тебе я позволяю быть рядом, и мне не сильно страшно, даже если ты будешь грубым и злым.
Ты меня приручил, но я знаю, ты можешь обидеть меня в любой момент. В некотором смысле я этого даже жду.
12
Я целый день отколупывала уставшую белесую краску, сама побледнела от того, сколько усилий потребовало от меня это занятие, казавшееся в прежние времена увеселительным и пустяковым.
У меня был скребок, щетка и еще, знаешь, такая маленькая лопатка для маляров.
Дети, играющие с такими лопатками, обычно вырастают убийцами или ремонтниками. Или умудряются совмещать одно с другим.