Татьяна Кадулина
Проклятый берег
1.
Бабка силы не жалела. Коленки у Варюшки теперь были синие, не беда. Но вот правое плечико саднило так, что окно больше девчачьим усилиям не поддавалось. От того Варя скреблась в иссохшую раму словно загнанный зверь:
Пропала! Пропалаааа!.. выла она в рукав горячими слезами и старалась не смотреть луну. А луна, как на грех, стояла полная, словно налитая молоком грудь. И свет из неё сочился затягивал в тугие петли.
Ножки веточки, веснушки на спине и глаза угольно чёрные, в отца: вот и вся Варина красота. В деревне её замечали разве что на покосе. Дивились, как ловко падчерица бабы Нины цепляет на вилы и перебрасывает через себя огромные копны душистого сена. Ставили Варюшку всегда со старшими детьми, а выходило, что заканчивала она раньше всех. Мужики косая сажень в плечах останавливали работу, мерили тонкую Варю взглядом и звали на гулянья. Гулять Варя в свои почти семнадцать не решалась, и о девушке забывали до следующего Иванова дня.
Дом бабы Нины стоял на окраине деревни Низовки Тверской губернии. Когда разливалась речка Шоша, мутная зелёная вода покрывала всё вокруг, но избу не трогала, и та каким-то чудом стояла сухая. В деревне шептались, будто нелюдимые бабка с падчерицей ворожат, и дом с его жителями обходили стороной.
Пусть так. Вздыхала баба Нина, вытирая мягкое козье вымя. По дороге из хлева, она слышала грустный̆ падчерицын вздох и шла запирать дверь на сколоченный женской рукой дубовый засов. Лучше так, чем по миру наша тайна пойдет.
Тайну эту не зря держали за семью замками.
Сколько часов провела баба Нина, вслушиваясь в ночные шорохи, не счесть. От каждого скрипа из Вариной спальни сердце её ухало в темную жижу страха словно с обрыва. Вот, снова. Пыхтение, сопение. Будто кто возится, борется, выпутывается. Цокот, скрип, тишина. Через вечность, а на самом деле через час, снова скрип, но поступь уже девичья, легкая, шелест одеяла, наконец тишина. К рассвету Нина начинала чувствовать занемевшее тело, ворочаться с боку на бок и молиться: их обычно находили с петухами. Через окошко слышался вскрик, топот, потом женский вой, хлопанье калитками, гул приближающихся к реке возбуждённых голосов, все громче и громче, чавканье увязающих в речной тине сапог, дружное мужское «взяли», плеск воды, бормотание и протяжное женское «Оооооой!». Нина оправляла передник и на ощупь шла в комнату падчерицы. Та сидела на кровати, поджав под себя грязные пятки:
Я терпела как могла, мам!
Простокваша на столе.
Ну дай сказать
Шить на тебя! Молчи, проклятая! Нина взрывалась бранью, еле держась за шершавый дверной косяк. Как поешь, иди малину собирать, кусты уже ломятся! И ноги сейчас же вымой.
Варя едва успевала скрыться в предбаннике, как толпа деревенских мужиков с вскинутыми на плечи ружьями подходила к забору. Нет, не слышала. Ни драки, ни голосов. А откуда очередной утопленник рядом с её домом так их каждое лето в эту сторону течением сносит. Что ж теперь делать, чай не новый дом у старосты просить. Мужики, чесали затылки и уходили, а Варя как ни в чем не бывало шла за ягодой.
Вот уже пару лет в Низовке пропадали мужчины. Всегда летом, на полную луну рыбаки находили в реке утопленников. Спины их были исполосованы рваными ранами, как будто кожу драли огромными звериными когтями. Рот и глаза замирали от ужаса, одежда грязная, и деньги, если у утопленников и водились, то лежали в карманах нетронутые. Стало ясно, что не воры промышляют у речки, а дикий зверь. Только облавы не помогали: как не сторожили охотники тот берег реки. А к третьему утопленнику и вовсе заметили, что парней находят, как на подбор: буйных, горячих, пьющих с тихими жёнами, да битыми ребятишками. После похорон такие на людях выли белугой, а по ночам облегченно крестились за упокой. Ничто не помогало найти душегубца, и пошла по деревне молва будто сама бесплотная неведомая сила наводит в деревне порядки. Прознав о том, городская полиция, ведавшая порядком в Низовке, усмехаясь, отправила разбираться с «неведомой силой» своего лучшего унтер офицера.
2.
Хорош был мужик Илья Богомолов. Не в каждой избе мог в рост встать, оглоблей звать боялись силы в нем было немеряно. Копну золотистых волос назад ручищей отбросит, а рукава у рубашки по швам идут. И глаза голубые, как небо в ясный день. Даже хромота на правую ногу после контузии его не портила. Напутствовал начальник городской полиции Богомолова долго: не задерживаться, дружбу с деревенскими не водить, девиц обходить стороной, первого попавшегося пьяницу привезти судить и дело с концом. Дескать не нравится ему вся эта затея: лучшего подчиненного да не пойми куда. Еще жениться надумает. На что унтер офицер ухмылялся и по старой привычке рапортовал с безупречной военной выправкой: «Разберемся, ваше благородие!». Расположили его у бездетного вдовца Дрожжина, и едва улеглась деревенская пыль, вздыбленная унтер-офицерским конем, понеслись по Низовке девичьи шепотки. Ну, как всегда. К концу дня матушки недовольно покрикивали на дочерей, а отцы, ругая городские порядки, сплевывали жеваные колосья и сбивались у поля в кучки. Нельзя было такого в деревню пускать, да кто б их слушал. Каждой девке в тот вечер нашлась домашняя работа, отчего вечер стоял непривычно тих.
Выспавшись с дороги, унтер офицер прямиком пошёл к злополучной избе у реки. Темнело. Земля, у берега после дождя еще влажная, комьями летела из-под сапог. Илья остановился заправить потуже форму, а подняв глаза, увидел странную картину: спиной к нему, по тонкую щиколотку в речке стояла девчоночка. Мокрые черные волосы метал ветер, белое платье липло к бедрышкам, будто в нем в воду ходили. Богомолов решил справиться у девчонки о хозяевах дома.
«Не подходи, Илья Иванович» Неожиданно раздался у уха женский голос. Офицер остановился, отмахнулся от голоса будто от шмеля. Покрутил головой по сторонам: пусто. Почудилось. Вокруг ни единой души, только девчонка в воде не то дурачится, не то танцует, раскачиваясь беззвучной музыке в такт. Богомолов шагнул к реке и снова:
Не подходи, говорю!
Ишь ты, что такое? Крикнул Илья негромко куда-то вверх, вспоминая, где ему могло напечь голову. Отец его воспитал набожным, но не суеверным: «Баба пусть в домовых верит, коль заняться нечем, а мы только в крест». Илья быстрей зашагал к реке, ругая Дрожжина, заколотившего окна после смерти жены, так, что спать в его доме от духоты было невозможно. Девчонка тем временем, перестав качаться, не оборачиваясь, медленно уходила под воду.
«Вот тебе и утопленники! Сами топются, черти!» только и успел подумать Богомолов, увидев, как тоненькая фигурка скрылась из виду.
Вернись! Забежав по пояс в реку, заорал офицер. Вот вот или голова, или белое платье должны были показаться из воды, но вокруг лишь едва колыхалась мутная гладь.
Не могу, Илья Иванович, вернулась бы, да не могу! Уезжай, нельзя тебе оставаться, и меня не ищи. Запыхаясь, прошелестел у уха женский голос, и в ту же секунду рядом с офицером взметнулся огромный чешуйчатый рыбий хвост. Мгновение, и мириады брызг из-под его тяжести заслонили все вокруг.
Богомолов искал девчонку пока окончательно не стемнело. Будто во сне метался он по берегу, нырял, в изнеможении садился на берег, скоро же вставал, звал девчонку, сложив ладони у рта трубой, шарил по вонючей тине в прибрежных кустах палкой. Искал у воды, под водой. Пусто. Под конец, не сумев объяснить ничего из уведенного и услышанного, убедил себя, что с дороги это все ему привиделось, и растерянный вернулся в деревню.
Прошла неделя. Днем любопытный офицер выспрашивал у словоохотливых баб деревенскую подноготную. Слушал истории об утопленниках: как жили, да где были перед смертью, какими их находили и когда. Одно к одному шло, что все убийства случались летом на полную луну. Находили убиенных в одном и том же месте: на берегу Шоши, точно, где офицер видел девчонку. Что до неё никто из деревенских по описанию не смог назвать даже имя. Худых, темноволосых девиц было предостаточно, только вот все они в тот вечер или сидели дома, или были под бдительным присмотром. В реку же с того берега уже года два никто не ходил, даже утром на стирку страшно.