Опустившись на одно колено перед Ниной, Ванька ловко снял с ее окоченевших ног коньки и заставил пошевелить пальцами. Увидев, что ноги слушаются девочку, он надел ей носки и, пресекая робкие возражения, заставил обуть принесенные ботинки. Потом перекинул через плечо связанные шнурками Нинины коньки, взял ее за руку и повел к дому.
Нина была так счастлива, что поначалу не могла произнести ни слова! Она крепко держалась за Ванину руку, слушала, как постукивают по асфальту лезвия его коньков, и невпопад отвечала на вопросы. Узнав, что Нина учится в 657-ой школе, Ваня, чтобы как-то расшевелить девочку, начал дразнить ее: «Посредине облаков стоит школа дураков красная, большая, шестьсот пятьдесят седьмая!» Но, вопреки прошлому обыкновению, вместо того, чтобы надуться, Нина только застенчиво улыбалась в ответ.
Когда дети подошли к Нининому дому, в окнах квартиры Рукавишниковых уже горел свет. На площадке перед самой дверью Нина сняла Ванькины ботинки, он повесил ей на грудь злополучные коньки, и, не успев нажать кнопку звонка, девочка услышала, как за ее спиной загрохотали по лестнице блестящие Ванькины «гаги». Держа в одной руке ботинки, а другой изредка касаясь перил, мальчишка с криком: «Пока!» понесся вниз, а Нина предстала перед изумленной мамой, стоя на полу в толстых шерстяных носках.
На мгновение Нине показалось, что она слышит, как стучат Ванькины коньки по ступеням лестницы старого дома, но это всего лишь постукивали на стыках рельсов колеса поезда. По вагону шел проводник, предупреждая пассажиров о предстоящем паспортном контроле на границе, и волей-неволей пришлось Нине вернуться в свое купе и присоединиться к «сладкой парочке» при этом ее не покидало ощущение, что чай, который время от времени предлагали пассажирам, вполне можно было бы пить без сахара.
Ночью Нина никак не могла заснуть, хотя обычно не страдала бессонницей. Уютно покачивался вагон, давно уже спали разлученные на ночь отдельными полками ее попутчики, а она все лежала, вспоминала разговор с Иваном накануне отъезда и думала о том, что опять взвалила на свои плечи чужую проблему.
Когда Нина примчалась в Хоромный на помощь к избитому мужу, ей некогда было рассматривать рисунок, который Иван нашел в бумагах своего отца, хранившихся в старом секретере. Но позже, уже дома, когда они с Ваней сидели на кухне, слишком возбужденные ночным происшествием, чтобы ложиться спать, Нина долго любовалась этим сокровищем, не решаясь дотронуться до него.
Старый, пожелтевший от времени листок бумаги казался таким хрупким, что становилась страшно а вдруг от прикосновения рисунок исчезнет, рассыплется в прах? Но на самом деле бумага была довольно плотной, затейливые штрихи, сделанные коричневой тушью, казались немного выпуклыми, и, похоже, это действительно мог быть Рембрандт. Конечно, если бы не явственно различимая печать веков на старом листе, можно было бы подумать, что это рисовал кто-то из современников так не похожи были легкие в своей незавершенности, лаконичные линии рисунка на основательную безупречность живописи гения.
Но не зря Марго водила сына вместе с Ниной в Рейксмузеум, как на работу! Иван скорее почувствовал, чем узнал, а, может, и узнал, руку мастера, к знакомству с которой мать приобщала его с маниакальной настойчивостью еще бы, Ваня был «таким талантливым» мальчиком! И Нина, бывшая «гораздо менее одаренной девочкой», но все-таки присутствовавшая при том процессе постижения прекрасного, тоже не могла не приобщиться, хотела этого Марго или нет. И вот спустя сорок лет после последнего посещения «Музея на той стороне Канала» Нина смотрела на рисунок и внутренне соглашалась с мужем: да, это он, это Рембрандт, это самый великий голландец! Да полно, возможно ли это?
Нина читала где-то, что Рембрандт не делал эскизов к своим картинам. Если это правда, то все его рисунки совершенно самостоятельные произведения искусства. Среди них встречались рисунки с натуры например, типичные нидерландские пейзажи с коттеджами, лодками и мельницами. Или наброски обнаженных женщин хотя в те времена нагота практически не встречалась в голландской живописи, художники частенько нанимали в качестве натурщиц проституток, чтобы шлифовать технику изображения человеческого тела. Но были и рисунки, сделанные просто так, наверное, просто потому, что хотелось рисовать такими были работы на извечные библейские сюжеты. И, похоже, один из таких рисунков гения мадонна с младенцем лежал в ту ночь на кухонном столе Костроминых в ожидании решения своей участи.
Почти до самого рассвета Нина убеждала мужа в том, что не стоит торопиться с продажей найденного сокровища (на самом деле ей было просто страшно даже думать об этом). И, в конце концов, Иван сдался. Он согласился (или сделал вид, что согласился), что будет правильно еще раз попытаться найти кого-нибудь из родственников Тонечки, крымских или голландских, все равно, и тогда уже можно будет принимать окончательное решение. А пока надо положить рисунок в банк и больше никому не говорить об этой находке, чтобы разбойное нападение в Хоромном тупике не имело продолжения: ну, не нашли и не нашли мало ли безумных объявлений появляется в Сети?
В Симферополе шел дождь. Поезд прибыл на первый путь, так что пассажиры, выйдя из вагонов, могли сразу же укрыться в здании вокзала или под крышей галереи, но, несмотря на это, разочарованные погодой люди, еще вчера так спешившие к морю, неохотно покидали свои купе. И только Нина была откровенно рада расстаться со своими попутчиками, поэтому не стала удлинять прощания, и, подхватив свои вещи, направилась к выходу из вагона.
Проявив завидное упорство в преодолении кордонов из таксистов всех мастей и агентов по сдаче курортной жилплощади, наводнивших перрон, несмотря на дождь, Нина вышла к остановке междугородных троллейбусов. Почему-то хотелось поехать в Алушту именно на троллейбусе, как в детстве, когда Нина приезжала погостить к тетке. Девочке, привыкшей к тому, что троллейбус исключительно городской вид транспорта, путешествие на нем через перевал казалось экзотикой, да и сами машины чешского производства выгодно отличались в те времена от своих московских собратьев. Как здорово было сидеть на удобном мягком сиденье и, придерживая рукой трепещущую на ветру занавеску, смотреть в окно на горы и долины в нетерпеливом ожидании чуда появления моря, казавшегося прямо-таки океаном с высоты перевала.
Однако поданный на посадку троллейбус моментально разрушил ностальгические картины Нининых воспоминаний у нее создалось впечатление, что это был именно тот самый троллейбус, на котором она ездила в детстве или его ровесник, только теперь корпус старой машины вместе со стеклами сплошняком покрывала реклама, и непонятно было, как теперь любоваться крымскими пейзажами. Потому что пейзажи, в основном, были по-прежнему прекрасны, кроме тех редких исключений, где к природному ландшафту «для большей лучшести» приложил свою хлопотливую руку так называемый «малый» бизнес. Проклятие Уолта Диснея докатилось и до этих мест: фигурки вездесущих гномов, призывно глядящие в сторону трассы, своим довольным видом должны были заманивать туристов под сень недавно построенных «пряничных» домиков, обещая стол и кров.
Всю дорогу до перевала лило как из ведра, а когда троллейбус, мягко шурша шинами по мокрому асфальту, начал неторопливый спуск, дождь внезапно прекратился, как будто его выключили. Несколько витков серпантина и вот оно, море! Нина даже привстала со своего места, чтобы через лобовое стекло, сохранившее свойственную этому материалу девственную прозрачность, хотя бы пару минут полюбоваться открывшимся видом. И словно в ответ на это ее неосознанное движение в пелене туч, закрывавших небо до самого горизонта, вдруг образовался просвет, который становился все шире, и все ярче светило солнце. А уж когда Нина подходила к «Дружному», на первый взгляд сохранившему свой внешний облик в полной неприкосновенности, что казалось странным в эпоху тотальных перемен, только редкие влажные пятна на асфальте в тени деревьев напоминали о хмуром утре.