Не успел Пал Палыч заглубиться и на пару штыков лопаты, как из норы показался Чек. Вышел наружу, сверкая шоколадной шёрсткой, будто и не ползал в земляной тьме, окинул взглядом картину внешних обстоятельств, преданно посмотрел в глаза хозяину, задрал лапу, пустил жёлтую струю на ствол чахлой ольхи и не спеша, осознавая свою значимость, вновь отправился в лаз. Вскоре из дыры раздался далёкий лай, на этот раз глуше, как будто в другом регистре. Пал Палыч с Николаем вновь принялись обследовать холм, припадая ухом к земле то тут, то там на прежнем месте, где начали копать, Чека было уже не слышно.
Перяшёл барсук, пока пёс отливал, пояснил Пал Палыч, пластаясь по земле, точно палтус по дну зеленоватой бездны.
Подслушали собаку в новом месте, чуть ниже вяза, и тут уже взялись за дело вдвоём: Пал Палыч орудовал лопатой, Николай извлечённым из мешка топором подрубал корни. Однако вновь не преуспели Чек в очередной раз, не дав докончить дело землекопам, выскользнул из норы и в поисках хозяина на месте ли? обследовал пространство. Теперь он даже не стал задирать лапу, чтобы оправдать нерадивость нуждой.
Ня хваткий. В голосе Пал Палыча сквозило разочарование. Ня держит зверя, нет азарту.
Николай слегка наподдал ладонью псу по заду, снова направляя его в нору, на этот раз через верхний выход, и всё сначала. Барсук, должно быть, в свой черёд перешёл на новое место, и теперь гавканье из дыры слышалось едва-едва, так что приходилось склоняться к самому отверстию, при этом далёкий лай то и дело перемежался периодами неопределённой тишины. Петру Алексеевичу опять выпало стоять у лаза того, откуда яснее можно было разобрать голос Чека, и давать знать, когда пёс работает, а когда молчит. Пал Палыч и Николай прислушивались к земле, ползая по холму врастопырку, а Пётр Алексеевич переходил от одного выхода к другому и преклонялся долу, стараясь понять, где лай пса звучит отчётливей.
Он как раз стоял у затихшего нижнего и собирался подняться ко второму, когда из дыры вдруг выскочил здоровенный зверь, хватанул, как обжёг, зубами Петра Алексеевича за ногу чуть выше резинового голенища и грузно, но стремительно бросился в мелколесье, за которым густели лозовые кусты. Матёрый барсук размером не уступал барану, и его встопорщенный мех был сед, точно у волка. Николай с опозданием подхватил с земли ружьё и саданул из нижнего ствола по мелькающему среди деревьев с нежданной прытью увальню. Зверь на миг замер, словно получил пинок, обернулся, сверкнув глазом, и рванул дальше, в заросли. Николай ещё раз выстрелил вслед, но барсук уже не останавливался.
Кажись, задел Николай перезарядил ружьё и поспешил вниз, за седым патриархом.
Однако, пока он вставлял в стволы патроны, должно быть, упустил добычу из виду, и теперь, крутя головой, шёл в кусты наудачу, то и дело смотря под ноги в попытке обнаружить в траве след или брызги крови, указывающие путь.
Наверняка зацепил он промаха ня даёт. Пал Палыч следил за шурующим в зарослях Николаем. Тут лайка нужна. Та след возьмёт, а этот, он кивнул на выскользнувшего из норы Чека, ня гож на это дело. Он и в норе чудит. Должно, терялся когда-то, вот тяперь вылазит и проверяет тут ли хозяин, ня бросил ли. С им толку ня будет. Я с фоксами на норы ходил эти зверя хорошо держат.
Пётр Алексеевич неприметно, не желая привлекать внимание Пал Палыча, осмотрел ногу в том месте, где его хватил барсук. Штанина была порвана, и прокушенная под коленом икра кровоточила, но не сильно. Он осторожно потрогал рану ничего, терпимо. В машине есть аптечка как доберётся, прижжёт йодом.
Николай вернулся ни с чем.
Каким номером бил? Пал Палыч отряхивал куртку и штаны от листьев.
Картечь. Николай вынул из патронташа коричневый патрон и сощурился на маркировку. Пять и шесть.
Пал Палыч покачал головой.
Тут восемь с половиной надо. В нём одного сала литров на пять. Я таких здоровых ня видал.
Тоже первый раз такого вижу. Николай поправил на голове шапку-петушок, сбитую в кустах ветками набекрень. Зрелый пóжил.
Снова запустили Чека в лаз. Тот лаял, гонял кого-то, кто остался в норе, но всякий раз усердия его хватало ненадолго: то и дело пёс вылезал наружу отлить, а барсук тем временем переходил на другое место. Копнули тут и там, потом плюнули ловить с такой нехваткой собакой здесь было нечего.
Что-то ня работает сегодня. Николай слегка шлёпнул нерадивую таксу по уху.
Растянувшись в цепь, пошли сквозь заросли, в которых скрылся сбежавший матёрый вдруг всё же ранен и залёг в кустах. Благо дорога, где ждала машина, была как раз в той стороне. Однако никаких следов в пёстрой осенней траве найти не удалось, и нигде не видно было капель крови. Зато в зарослях лозы трепетал на ветру шелковистыми нежно-серебряными крылышками лунник, и слух невольно спешил расслышать призрачный звон так в немом кино Али-Баба над ларцом с сокровищами черпает горстью монеты, и они, не тревожа тишины, проскальзывают между пальцами Но откуда звон?
Следы и кровь Пал Палыч обнаружил уже на дороге, пройдя метров на сто от машины в оба конца. Побуревшие на глинистой земле редкие брызги вели на другую сторону грунтовки и там снова терялись в зелёно-бурой траве и осеннем опаде. Обошли цепью берёзовую рощицу, но ничего не обнаружили. За рощей открывалось широкое поле, заросшее высокими травами.
Там, махнул рукой вдаль Николай, ещё заворы есть. Туда пошёл. Усы его недовольно топорщились жаль было упущенной добычи: оставайся он с ружьём в руках, а не ёрзай ухом по земле, пять литров барсучьего жира были бы его.
Без лайки ня найти. Пал Палыч тоже выглядел огорчённым. В норах отлежится ты его ня шибко приложил.
Охота была окончена.
Не показывая вида, в душе Пётр Алексеевич радовался, что барсук счастливым образом избежал смерти. Пока шли обратно к машине, перед глазами его вновь и вновь вставала картинка: скачущий вперевалку, будто катит под брюхом шар, большой зверь с полосатой мордой, одетый в седую пышную шубу на подкладке из целительного жира
Рану Пётр Алексеевич промыл и прижёг уже дома. Кровь остановилась, запёкшись коростой, а кожа вокруг прокуса следы двух клыков были отчётливы, но не слишком глубоки отдавала синевой. По всему зверь цапнул впопыхах, походя, не во всю мочь. Если к ране не прикасаться, то она лишь слегка ныла, не доставляя особого беспокойства и не стесняя движений. Тем не менее на всякий случай Пётр Алексеевич залепил её широкой промокашкой бактерицидного пластыря.
Жизнь в деревне проста, как рукопожатие могущественного, но безразличного к тебе существа оттого и кажется, что иногда это рукопожатие приветливо, а иногда необоснованно сурово. А оно всего лишь равнодушно не более. Пётр Алексеевич принёс из колодца воды в дом и к подвешенному на столбе уличному умывальнику, протопил печь, разогрел голубцы в консервной банке на ужин. Вышел во двор, а там уже темь. Дни осенью коротки не успеешь оглянуться, как красота их растаяла.
Первый раз он проснулся посреди ночи от ощущения нового знания, будто во сне выучил урок, и теперь кругозор его удивительным образом расширился сам собой, без участия личного опыта. Иванюта рассказывал, что именно так к нему приходят стихи. Чувство было новое и странное. Откуда-то Пётр Алексеевич знал, что в норе собаку следует хватать зубами за верхнюю челюсть тогда ей можно прокусить нос, и она захлебнётся кровью, а в разрытую нору, если охотник после яму не засы́пал, возвращаться не следует замучает сквозняк.
Поворочавшись под ватным стёганым одеялом, заснул снова.
Второй раз проснулся в холодном поту. За окном стояла тихая лунная ночь, и в этой ночи Пётр Алексеевич был не один. Прислушавшись к ощущениям и оглядев сумрак комнаты в окно проникал ноющий, словно сквозь зубы сочащийся, свет от повисшей в небе полной луны, он понял, что комната пуста, а двое в его голове. Это было нехорошее чувство. Сознание Петра Алексеевича вмещало его самого и кого-то ещё, смутно распознаваемого как затаённая опасность. Вернее, в нём помещалось два сознания, и им было внутри одного тела тесно. Отсюда и угроза вдруг кукушонок начнёт вертеться в гнезде?