Боятся нас, усмехнулся Мамедов. Подойду к ным на лодке.
Возьмёте с собой? спросил Горецкий. Мне любопытно.
На кормовом якоре буксир медленно развернуло по течению. Матросы спустили на воду лёгкую лодку, закреплённую на шлюпбалке.
Мамедов и Горецкий дружно гребли распашными вёслами и смотрели, как удаляется «Русло». Вода в Каме была тёмная, глиняная, и на лопастях вёсел отливала краснотой. А волжская вода, песчаная, всегда казалась жёлтой.
Думаете, Мамедов, большевики разрешат нам забрать нашу баржу?
Почему бы и нэт? У нас пройзводствэнное дэло. Болшевикам наша баржа нэ нужна. А вот Гольдингу нужна.
По какой причине? тотчас спросил Горецкий.
«Шелль» тоже добывает нэфт, а на барже буровое оборудованье новэйшего образца.
На борту «Межени» толпились разморённые зноем моряки в тельняшках и бескозырках. Мамедова и Горецкого вытащили из лодки и в первую очередь бесцеремонно обыскали, затем провели в полутёмный салон.
Как волжанин, Роман не раз встречал на реке «царский пароход», однако бывать на борту ему не приходилось. Роман с интересом разглядывал салон мебель, дорогую обивку переборок, занавеси на окнах. На оттоманке сидела с ногами красивая девушка. За столом расположился моряк с бородкой клином.
Кто таковы? сурово произнёс он.
Я агэнт завода «Лудвиг Нобэл», а он, Мамедов кивнул на Горецкого, капьитан буксыра Слюшай, друг, у нас промысел за Николо-Бэрозовкой. Вышка стоит, рабочие ждут, а баржа с оборудованьем пропала. Мы искали её. Баржу этот Стахэев, дурной человек, экспропрыыровал и на зимовку загнал.
Стараясь смутить, Маркин сверлил Мамедова недоверчивым взглядом.
Чем докажешь?
Так баржей и докажу! Кому ещчё-то наши насосы и лэбёдки нужны? А ты, я вижу, прыжал Стахэева, да? Ай, молодец моряк!
Маркин был польщён, хотя вида не подал, но Мамедов это понял.
Отдай мнэ баржу, дорогой, проникновенно попросил он. Эсли нэ вэришь пойдём со мной до промысла, кланус, сам увыдишь, что нэ вру!
Горецкий удивлялся преображению Мамедова из холодного и умного командира в какого-то льстивого торговца с восточного базара.
Стахеева ещё выкурить надобно, поддавшись на уловку Мамедова, открылся Маркин. Щенок-то огрызается.
Мамедов выдвинул из-за стола стул и уселся как для дружеской беседы.
Уйми его, брат. Мнэ бэз баржи нэльзя возвращаться.
Горецкий тоже осторожно опустился на диванчик у двери. Он наблюдал за девушкой. Что она делает на пароходе? Чем так явно недовольна?
Легко свистеть-то, вздохнул Маркин. А у Стахеева два «виккерса».
Девушка вдруг резко перебила Маркина:
Стахеева мы уймём!
Мамедов быстро обернулся к ней:
Он и ваши суда захватил?
Это никого не касается! отрезала девушка.
Прости! Мамедов хлопнул по груди растопыренной пятернёй. Нэ в свою компетенцью сунулся! Думал, может, помогу чем
Да чем ты поможешь? с досадой поморщился Маркин.
Мамедов покашлял в притворном смущении.
У Стахэева, слюшай, в Сьвятом Клуче мать живёт, сказал он.
Горецкий даже выпрямился. Он был впечатлён но не столько низостью этого намёка, сколько готовностью Мамедова применять любые средства для достижения цели. Горецкий никогда не верил в благородство конкуренции: в гонках пароходов самые достойные капитаны выпихивали суда соперников на мель, и машины ударом срывало с крепёжных болтов, а пассажиры летели кубарем. Однако с такой беспощадностью борьбы Роман ещё не сталкивался. Это был урок от опытного специалиста. Урок гражданской войны в экономике.
Мы не используем женщин как оружие! зло заявила Ляля Рейснер.
Мамедов поджал толстые губы. Ляля сама себе являлась опровержением.
Маркин размышлял, ни на кого не глядя.
Пригрозить-то не грех уклончиво заметил он. И Стахеев уйдёт
Мы его затопим без всяких подлостей! Ляля еле держала себя в руках.
Мамедов не вмешивался. Он забросил наживку и просто ждал. Он видел, что эта огненная девка подмяла морячка не даром же она тут сидит. Морячок надеется уладить дело без хлопот, а девке такое против шерсти. Чего она хочет? Красивой войны с пальбой? Битвы пароходов? Мамедов внимательно рассматривал Лялю: бывают женщины, у которых внутри чёрт. А морячок елозит задом Ему и девка нужна, и под пулями рисковать неохота.
Маркин так и не принял никакого решения.
Вали с борта, раздражённо сказал он Мамедову. Без вас разберёмся.
13
Зимовками речники называли никак не оборудованные места на реке, где суда укрывались на зиму, не опасаясь, что весной их сметёт ледоходом. Стахеевская зимовка располагалась в тесной глухой протоке между берегом и песчаной косой, заросшей густым тальником. На мысу возвышалась тренога облупленного створного знака. Стахеев загнал в протоку семь разных барж, два буксира считая и свой, и старый товарно-пассажирский пароход. Ржавые суда выглядели безотрадно, будто отощавшие коровы в истоптанном загоне.
Лодка Вольки Вишневского скользила вдоль вешек, обозначающих узкий фарватер. Волька грёб распашными вёслами и оглядывался через плечо. На подмытом обрезном берегу виднелся окоп пулемётного гнезда, из которого торчал рубчатый ствол «виккерса». Стахеев держал фарватер под контролем.
Эй, не балуй! крикнул Волька людям в окопе. Я парламентёр!
Он направил лодку к буксиру Стахеева. Лодка брякнула штевнем в борт.
Хватай фалинь! скомандовал Волька матросам на буксире.
Иннокентий Стахеев встретил посланника с «Межени» в рубке. Волька одобрительно оглядел туго застёгнутый студенческий мундир Стахеева с тёмно-синими петлицами и двумя рядами гербовых пуговиц.
Коммерц-инженер? угадал он. Из Алексеевского, да?
Московский коммерческий институт носил имя цесаревича. Выпускник Стахеев был всего на пару лет старше простого солдата Вишневского.
К делу, сухо распорядился Иннокентий.
Короче, братишка, нам нужны твои баржи. Комиссар Маркин передаёт тебе, что либо мы баржи забираем, либо твою мамку. Решай сам до вечера.
Вольке нравилось быть бесстыжим. Это как-то по-революционному.
Стахеев поправил форменную фуражку с синим околышем.
Я понял, мёртво произнёс он. Можешь идти.
Дай пожрать на дорожку, попросил Волька и задорно подмигнул.
Над сонной протокой, ивняком и тихими судами висело знойное марево. В мутной небесной голубизне проступало мятое жёлтое облако. Заложив руки за спину, Кеша Стахеев с высоты колёсного кожуха смотрел на пароходную стоянку и думал о маме. О доброй и ласковой маме, которая жила безмятежно в своей дачной уютной глуши с малиновым вареньем и розариями. Она верила, что все беды проплывут мимо, потому что она никому не причиняет зла.
Вскоре Стахеев постучал в каюту Голдинга. Англичанин лежал на койке, задрав на стену длинные ноги, и читал старый журнал «Русское судоходство».
Господин Голдинг, у меня был переговорщик от большевиков. Они нашли маму в Святом Ключе и угрожают арестом, чтобы я покинул зимовку.
А вы? Голдинг опустил журнал.
А я подчинюсь. Стахеев отвернулся. Вы должны меня понять.
Я ничего не должен, Иннокентий, спокойно ответил Голдинг. Если бросите нобелевскую баржу, то не получите от «Шелль» ни пенса.
Об этом они условились ещё три недели назад в Сарапуле, где Джозеф Голдинг, агент концерна «Шелль», отыскал сына Ивана Сергеевича Стахеева. Иннокентий нуждался в деньгах, чтобы вывезти мать из России и обеспечить её жизнь в Европе. Голдинг и Стахеев-младший заключили сделку.
В борьбу я вступил ради мамы. Ради неё должен и выйти из борьбы.
Голдинг скинул ноги, сел и посмотрел на Стахеева холодными глазами.
Захват безоружных судов ерунда. У вас мощный буксир и пулемёты. Атакуйте «Межень», вот это будет настоящая борьба.