Я считаю от ста до нуля, прислонившись головой к стене, давая время Харви, моему другу, тоже заключенному, спрятаться. Я знаю, где он спрятался, ведь это мои воспоминания; он в камере Малакая, а в реальности Малакай нашел его первым и накричал на него за то, что тот опрокинул стопку комиксов. Но в Зоне Разума я вхожу в камеру Малакая, и она медленно превращается в джунгли, где Харви прячется среди деревьев, более не нуждаясь в костылях, на которых ходил всю жизнь.
Мне грустно снова видеть Харви. Он был одним из первых, может быть, даже самым первым, кого Хэппи инфицировала вирусом-убийцей. Он превратился в Полоумного и умер, упав со стены, разделяющей камеры во дворе Аркана, пытаясь в своем измененном психическом состоянии напасть на Кину.
После приключений в воображаемых джунглях, бегства от огромных диких кошек и браконьеров и освобождения пойманных носорогов, я возвращаюсь сознанием в камеру, которую и не покидал, и где еще шесть часов буду страдать от паралича. Затем меня отправляют на жатву энергии. И так каждый день, снова и снова.
День 36 в блоке
В Блоке я никогда не сплю, я впадаю в некое бессознательное состояние, из которого ускользает реальность. Я называю это спящим режимом.
Каждый день охранники вырывают меня из этого режима и тащат в центр камеры.
На протяжении двенадцати часов я сражаюсь с адом жатвы, чувствуя, как пот течет с меня ручьями, испытывая неимоверный страх, уверенный в том, что умру, что меня разрывает на части, что я горю, задыхаюсь, тону.
Наконец, жатва заканчивается, меня снова вводят в состояние паралича.
Начинается сеанс в Зоне Разума. Сегодня воспоминания о маме. Мы вместе поем наши любимые песни, не попадая в ноты, но нас это совершенно не заботит. Воспоминание превращается в грандиозный рок-концерт с многотысячной толпой.
А потом оно заканчивается, и я снова впадаю в спящий режим.
День 38 в блоке
Двенадцать часов жатвы.
Шесть часов в Зоне Разума; воспоминание о школьных друзьях, о том, как мы летним днем прыгали в реку, превращается в приключение о подводном плавании с исследованием древних кораблекрушений и подводных пещер.
День 39 в блоке
Все та же рутина
День 41 в блоке
День за днем
День 43 в болке
Это никогда не кончится.
День 45 в блоке
Сильнее всего меня одолевает одиночество в эти шесть часов после завершения сеанса в Зоне Разума, в ожидании жатвы энергии Если мне не удается перейти в спящий режим, если по какой-то причине мой жестокий мозг не отключается, то я оказываюсь в мире, где время стоит на месте, где мой разрываемый на части разум воспроизводит величайшие ужасы моей жизни: мальчик падает с крыши Вертикали «Черная дорога»; арест и заключение в Аркан; крысы в туннеле, едва не сожравшие меня заживо; Полоумные, преследующие меня по деревне бездомных; варварские отмены исполнения приговора, известные как Отсрочки; битва в Мидуэй-Парке.
Эти воспоминания повторяются в моей голове снова и снова. Чем больше я умоляю их остановиться, тем ярче они становятся: тем острее я ощущаю, как крысиные зубы впиваются мне в кожу, тем сильнее паника в сердце, когда Полоумные приближаются, тем сильнее горе от утраты Блю, погибшего в бою.
Эти мысли крутятся в моей голове уже более суток, и когда начинается Зона Разума, я практически сразу осознаю, что кошмар еще не окончен. Что-то не так.
Белая комната снова превращается в мою обычную камеру в Блоке. Во мне нет иглы, я не парализован.
Я сажусь и смотрю на дверь.
Что происходит? шепчу я в тишине, выдыхая пар. Здесь холодно, чертовски холодно.
Дверь со скрипом открывается, и в камеру проскальзывает Мейбл.
Мейбл была последней заключенной, освобожденной из Аркана. Ее заживо съели крысы в туннеле Мрачного поезда, я не смог ее спасти.
Мейбл медленно подходит ко мне и садится так, чтобы я ее видел.
Лука, шепчет она, почему ты дал мне войти в те туннели?
Я хочу ответить, хочу сказать ей, что мне жаль, что я хотел остановить ее, но внезапно я не могу говорить, неожиданно Зона Разума лишает меня дара речи, заставляя молча наблюдать.
Было больно, говорит Мейбл, и на ее руках, шее и лице проступают раны. Мне было так больно, пока они меня убивали.
Я вижу, как в ее горле что-то шевелится, что-то скребется под кожей, а затем окровавленная крысиная морда разрывает ее плоть.
Это больно! кричит она. Больно, когда они впиваются в кожу, вырывают глаза, разгрызают меня изнутри! Больно! Больно!
Я хочу закричать, отвести взгляд, но не могу.
Плач Мейбл переходит в бульканье по мере того, как все больше ран появляется на ее теле. Наконец, упав на бетонный пол, она исчезает.
Хотя я знаю, что это симуляция, что это просто Зона Разума и в реальности я все еще парализован, лежу в той же кровати и в той же камере, я чувствую, как сердце бешено колотится в груди.
Я жду в тишине, надеясь, что Мейбл больше нет.
«Что, черт возьми, это было? думаю я. Что происходит? Куда делись воспоминания? Приключения?»
Мгновенно передо мной появляется Мэддокс Фэйрфакс он стоит, склонившись надо мной. Последний раз я видел своего старого друга здесь, в этой самой камере. Он был первым носителем, первым человеком, в которого Хэппи удалось загрузиться.
Убей меня, Лука. Убей, прошу тебя! Ты должен убить меня, ради Бога! выкрикивает он мне в лицо те же слова, что говорил, когда Хэппи позволила настоящему Мэддоксу быть собой.
Затем Мэддокс поворачивается к стене и начинает биться головой о твердый бетон снова и снова. Мне его не видно, но даже если бы Зона Разума позволила мне повернуть голову, я бы не стал смотреть. Краем глаза я вижу брызги крови, мозга, осколки костей.
Ему на смену приходят Кэтрин и Чиррак, двое молодых заключенных Аркана, скончавшихся Полоумными после экспериментов Хэппи. Они любили гоняться друг за другом по тюрьме, когда Рен выпускала нас ночами по средам. Они были влюблены друг в друга, но были слишком молоды и незрелы и не знали, как сказать об этом вслух, поэтому просто играли вместе в детские уличные игры. Мысленно я улыбаюсь, наблюдая, как ребята резвятся. Но когда Кэтрин валит Чиррака на землю и начинает царапать ему шею, с безумной ухмылкой на лице разрывая ему вены в клочья, я понимаю, что в этом видении они Полоумные, пытающиеся уничтожить друг друга.
Кошмарные видения сменяются одно за другим. Блю, Харви, мой отец. Все они искаженные и бешенные, зубоскалистые и страшные. Из моего собственного разума, как из колодца, хлещет безумие, транслируемое Зоной Разума.
И, наконец, дверь снова открывается.
«О Боже, думаю я, Господи Боже, что на этот раз?»
Передо мной на пол садится мама. Ее улыбка и добрые глаза останавливают время, и на секунду я чувствую себя счастливым.
«Нет! говорю я себе. Не поддавайся, не позволяй этим ублюдкам добраться до тебя!»
Мама была первой из близких, кого я потерял. Она умерла от болезни, которую мы не могли позволить себе даже диагностировать. Ее тело, закутанное в черную пластиковую пленку, унес дрон-гробовщик.
Она начинает шевелить руками, показывая мне жесты.
«Прости меня».
Я чувствую, как слезы застилают мне глаза. Паралич проходит, и я могу пошевелить руками, чтобы ответить.
«За что?» спрашиваю я.
«За все. За то, что оставила тебя одного, за всю ту боль, что тебе пришлось испытать, за всех тех людей, что ты потерял», отвечает мама, не сводя с меня глаз, ее руки двигаются быстро.
«Это не твоя вина», отвечаю я. Я пропал, я едва осознаю, как далеко ушел от осознания того, что все это не реально.
«Я ненавижу их, Лука, за то, что они с тобой сделали, за то, что делают с тобой каждый день. Это жестоко».
Слезы текут по моим щекам, я чувствую их солоноватый вкус на губах.
«Не знаю, мама, сколько еще я смогу выдержать».