Вера закрыла футляр, собрала ноты в папку, надела лёгкую курточку, спортивную кепку и вышла из здания. Она медленно пошла по Поварской, останавливаясь и подставляя лицо солнцу, оно проглядывало из-за облаков и, как ласковый кот, трогало мягкой лапкой Верино лицо, а потом снова пряталось.
«Наконец-то весна», подумала девушка. «Скоро каникулы и можно поехать домой после отчётного».
В Москве Березина поселилась в старой девятиэтажке Бибирева. Название района неизменно вызывало смех, а покосившийся облезлый дом был очень похож на тот, в котором Вера провела почти всю свою жизнь в городе С. Двор тоже напоминал, к чему она привыкла с детства: вздыбленный асфальт в трещинах, скамейка с бабушками в платочках и огромные лопухи, растущие на обочине дороги.
В доме, где она жила с родителями, бабушкой и младшим братом, пахло свежепокрашенными в густой бордовый цвет деревянными полами и пирогом с сочным ревенём, его мама покупала на рынке вместе с домашним жирным творогом, который нужно было непременно намазать на тёплый серый хлеб и съесть до того как пирог поспеет в духовке, а потом долго-долго пить чай с чабрецом и мятой в невероятных размеров кружке с отломанной ручкой, обжигая пальцы и рот, смакуя румяное, в меру пропечённое тесто с вытекающей яркой малиновой начинкой из кисленького ревеня.
Мама осталась в С., а в Москву Вера приехала одна и уже три года жила у приютившей племянницу одинокой пожилой тёти. У неё была своя комната с балконом, где можно заниматься строго до девяти вечера. Позже в стенку сразу начинал стучать сосед дядя Коля, слесарь-сантехник, он много работал и очень уставал, поэтому спать ложился рано и звуки «пилы», как он говорил, мешали отдыхать. Вера сначала спорила с сантехником, говорила, что из-за его храпа дрожат стены и невозможно заснуть, но потом привыкла к режиму и «пилила» по расписанию.
Вера была альтисткой. Вернее, она стала альтисткой, когда училась в музыкальной школе. Всегда высокая, крепкая, ширококостная, ловкая, с большими руками, сильными длинными пальцами, Вера просто переросла скрипку, инструмент казался неестественно маленьким, словно игрушечным на её могучем плече. Наблюдая за тем, как девочка, мучаясь, в очередной раз пытается уместить пальцы на грифе, учительница музыки, старенькая сухонькая Ирина Абрамовна, сказала, поправив изящные очки в тонкой золотистой оправе: «Всё, Веронька, с завтрашнего дня пробуем альт».
Так в жизни Веры появились альт и нестерпимое желание доказать всем на свете, в том числе и себе, что она сможет стать настоящим музыкантом. Правда, чтобы осуществить его, пришлось бросить баскетбол. Родители были против, им казалось, что если дочка выберет спорт, перспектив в её жизни будет гораздо больше. «Веруша, ну что тебе далась музыка эта», говорила мама. «То скрипка, то теперь альт какой-то».
К окончательному решению подвела Ирина Абрамовна: «В Москву, Веронька, в Гнесинку, я уже и Кириллу Евгеньевичу позвонила, он тебя послушает. А что ты думала, талант просто так даётся? Нет, милая, работать надо, работать».
Солнце, коснувшись ещё раз лица Веры, ушло за большое серое облако, а оно очень быстро, приняв в гости парочку друзей, закружилось в хороводе, превращаясь в тяжёлую графитовую тучу, с резко очерченными краями.
Так, ну конечно, подумала девушка, ускоряясь. До метро не успею.
Вера! услышала она сзади. Подожди, у меня зонт!
Лейгауз бежал, смешно размахивая левой рукой, как будто хотел остановить машину, правда, со стороны кустов сирени, в правой он крепко держал скрипичный футляр. Капюшон модного бежевого худи слетал с головы от резких порывов ветра, но Вадик упрямо нахлобучивал его снова.
Вадь, ты чего? спросила Вера запыхавшегося Лейгауза. А как же Пучкова?
Вер, вот, зонт есть, я подумал, чтону, в общем, короче, наверное, сейчас дождь, бормотал Вадик. А ты промокнешь, и альт тоже, а завтра играть. Может, такси вызовем?
Не успеем, сказала Вера.
Как бы в подтверждение её слов край тучи пронизал яркий жёлтый свет, сверху что-то заурчало, заворочалось, завозилось и хлопнуло так, как будто разом открыли сто деревянных бочек с огурцами. Вера хорошо помнила этот звук резкий, громкий, сочный. Бабушка по старинке солила огурцы в таких, пузатых, с плотными крышками. В воздухе разлился упоительный запах смородины, петрушки и вишни.
Бежим! крикнула Вера.
Лейгауз успел раскрыть огромный лиловый зонт за секунду до того, как на них обрушился поток воды, мгновенно превратив Поварскую в Амстердамский канал.
Крепко прижав к себе драгоценные инструменты, Вера и Вадик синхронно запрыгали к светофору. Машины стояли, включив аварийки и даже не пытаясь тронуться, дворники не справлялись, хлестало так, словно одну огромную, наполненную водой губку, выжимали сверху натренированной рукой.
В вестибюле метро толпились люди, отряхиваясь и фыркая. Вера посмотрела на Вадика.
А поедем ко мне, сказала она смело. В Бибирево, я там живу у тёти. Я шарлотку вчера испекла.
Давай, согласился Лейгауз. И чай горячий! мечтательно произнёс он. Ноги совершенно промокли. Как ты сказала, Бибирево? Смешное название, а я на Соколе с бабушкой, предки в Питере остались.
Вагон был полон людей, пахло сыростью, влажной одеждой. Вера протиснулась в середину, взялась за поручень. Вадик примостился рядом, пытаясь удержать равновесие, зонт и кофр со скрипкой.
Мы с тобой одного роста, заметила Вера. Странно, хотя, нет, я ведь каланча.
Угу, и рука у тебя, наверное, тяжёлая, засмеялся Вадик.
Вадь, а ты оказывается много занимаешься, а я думала, ты начала Вера.
Ты про это? Лейгауз повернул голову, чтобы Березина лучше увидела плотную мозоль на шее. Эх, надо, всё-таки, бороду отрастить, чтобы не так заметно было.
А мне тогда что сделать? С бородой не получится. Вера приподняла подбородок повыше, на шее, слева, красовалось точно такое же розовое пятнышко.
Трудовая мозоль, сказал Лейгауз. Ничего, я уже и не замечаю. У тебя по жизни вообще какие планы? Замуж?
Сначала музыку услышать, всё остальное позже, Вера улыбнулась и подтолкнула Вадика к выходу.
Поезд остановился, двери вагона открылись, выпуская людей на станцию, как курильщик устало выдыхает облако дыма после тяжёлого дня. В Бибирево дождь уже прошёл, оставив после себя огромные лужи, в которых перекатывались водяные волны от проезжающих машин.
В квартире тёти было тихо, хозяйки не было дома.
На дачу к подруге уехала, объяснила Вера, сняла куртку и кепку. Длинный хвост густых каштановых волос тяжело плюхнулся на спину.
У тебя брови красивые, неожиданно сказал Лейгауз.
Жаркое будешь? спросила Вера. Ещё осталось.
Буду всё! ответил Вадик. Ты поиграешь потом? Знаешь, я давно хочу послушать тебя одну, без всех, мне кажется, ты музыку играешь, у тебя получается.
Да ладно, Вадь! Вера поставила на плиту казан внушительных размеров. Кто бы говорил, ты виртуоз.
Я технарь, поправил Лейгауз. Музыка у меня не всегда получается, только когда я поле представляю.
Какое поле? не поняла Вера.
Ромашковое, вздохнул Вадик. Мне дядя рассказывал, ему лет семнадцать было, гениальный ребёнок, все восхищаются, конкурсы, успех, первый сольный концерт, оркестр, а утром у него отец умер, на кухне, завтракали вместе, инсульт, отменить ничего нельзя. Он играл, понимаешь, в семнадцать лет.
В Вериной комнате стояло старенькое пианино и метроном на нём, пюпитр, письменный стол, пару книжных полок, небольшой диван и шкаф для одежды.
Аскетичненько, заметил Лейгауз.
Нормально, Вера махнула рукой. Зато балкон есть. Мне главное, чтобы заниматься было где.
Давай попробуем что-нибудь вместе? вдруг предложил Вадик.