Долго ли, коротко ли, покончив со всей этой суетой, у себя на экране ноутбука Лорна увидела привычную картинку: верхнюю часть бабулиного лба.
Можешь под другим углом держать? спросила она. К себе наклони.
Картинка судорожно заметалась и накренилась не в ту сторону. Теперь Лорне открывался вид на бабулину шевелюру как всегда, химически завитую и осветленную.
Так лучше?
Да не очень.
Я тебя хорошо вижу.
Это потому что у меня камера правильно нацелена. Неважно, ба, это неважно.
Я тебя вижу.
Это хорошо.
Поговорить все равно можно.
Ага, можно.
Где ты?
В гостинице.
В Венеции?
В Вене.
Точно. На вид очень мило.
Ага, уютненько.
Как долетела?
Хорошо.
Без проблем?
Без проблем. Как ты, ба?
В порядке. Только что новости смотрела.
Да?
Вообще-то немного тревожно. Сплошь вирус то, вирус се.
Еще бы. Тут о нем тоже говорят. У женщины, которая меня забирала из аэропорта, в машине было рулонов двести сортирной бумаги.
Двести чего?
Рулонов сортирной бумаги.
Что за вздор.
Ты бы, может, тоже купила про запас.
Зачем это?
Или пару-другую банок фасоли или супа тоже про запас.
Глупости. Люди с ума посходили. Да и покупает мне все обычно Джек или Мартин. Принесут что попрошу.
Наверное. Просто никто, похоже, не понимает, что произойдет.
Думаешь, к нам сюда доберется? Вирус.
В Италии уже есть.
Я видела. Всем велено сидеть по домам. Будет как чума, да? Как Черная смерть и прочий сыр-бор.
Лорна улыбнулась. Одно из бабулиных излюбленных выражений. Она все время употребляла его не задумываясь. Только она могла назвать Черную смерть сыр-бором.
Ты побереги себя, вот и все, сказала Лорна. Сиди дома и береги себя.
Не волнуйся, отозвалась бабуля. Я никуда не собираюсь.
* * *
Первые два утренних часа назавтра прошли в кафе рядом с гостиницей, где Лорна завтракала, давала интервью, а затем пила кофе с Сузанне. Интервью вышло напряженным, опыта разговоров с журналистами у нее не было. Собеседник оказался жизнерадостным хипстером слегка за тридцать, говорившим на безупречном английском; казалось, он хотел расспросить ее не столько о гармониях и блуждающем басе, сколько о Брекзите и Борисе Джонсоне. Когда в конце концов удалось подвести разговор к музыкальной теме, Лорна в итоге рассуждала преимущественно о других членах своей семьи: о дяде Питере, игравшем на скрипке в симфоническом оркестре Би-би-си, а затем вдруг ни с того ни с сего о бабуле.
Музыкальность у меня, кажется, от нее, сказала Лорна. От моей бабушки, Мэри Агнетт. Она замечательная пианистка. Могла бы даже выступать с концертами. Но стала домохозяйкой и матерью и играет Иерусалим раз в неделю на собраниях местного ЖИ[2].
Затем пришлось некоторое время объяснять, что такое ЖИ, и к концу этого объяснения Лорна почти не сомневалась, что то, к чему она вела, уже забылось. Какая жалость, что Марка здесь нет. У него подобного опыта гораздо больше, вечно он так потешен, так непочтителен, что все получается куда бодрее.
Но Марк доехал до гостиницы только в полвторого, после чего они с Лорной тут же отправились искать, где бы подкрепиться. Большинство ресторанов в округе оказались невыразительными забегаловками фаст-фуда. Они прошагали минут десять, пока не обнаружили нечто потрадиционнее: сумрачный интерьер с оплывавшими свечами, тяжелые дубовые столы и меню без перевода. Недели спустя Лорне предстояло вспомнить дух того дня и в ресторане, и вообще в городе как странный, тревожный: царило напряжение, словно до людей постепенно доходило, что некая перемена, некое незримое и неотвратимое событие того и гляди выбьет из колеи их обыденную жизнь, непонятно как и к этому никак не подготовиться. Сдержанную настороженность трудно было облечь в слова, но она ощущалась.
Лорна заказала салат и тоник, Марк мощный открытый сэндвич и два лагера. Лорну Марков рацион беспокоил нешуточно.
Не смотри так осуждающе, сказал он ей. Мне надо питаться, чтобы поддерживать силы. И в Шотландии, между прочим, холодно. Нужно много телесного жира.
Она принялась рассказывать об интервью.
Он пожелал узнать, как мы познакомились.
Марк задумался, вилка замерла на полпути ко рту.
Как мы познакомились, я не помню, проговорил он.
Помнишь-помнишь. Ты пришел к нам в колледж. У всех нас была возможность с тобой поиграть.
А, да, точно, сказал он с видом гораздо более заинтересованным в том, что подцепил на вилку.
Я была лучшей, сказала Лорна, ожидая, что Марк подтвердит это кивком. Не подтвердил. По крайней мере, ты говорил, что я лучшая.
Конечно, ты была лучшей, жуя, сказал он.
И потом мы пошли выпить. Ты спросил меня, какой твой альбом нравится мне больше всех, и я сказала, что до того дня о тебе ничего не слышала.
А вот это я помню. Меня очаровала твоя прямота и ужаснула твоя дремучесть в равной мере.
И потом мы оттуда и далее.
Оттуда и далее означало, что на следующей неделе они играли вместе несколько часов в квартире в Мозли, где Марк в то время ночевал. Затем они начали записываться удаленно: Марк слал ей файлы из своей домашней студии в Эдинбурге, а Лорна дома добавляла партии контрабаса. Так у них накопилось несколько часов музыки, которую в итоге свели в семидесятиминутный альбом для Маркова австрийского лейбла, и в процессе у них сложился стиль, в котором медленный амбиентный бубнеж, который Марк медитативно извлекал из своей гитары, подкреплялся и обогащался Лорниным вкладом на контрабасе Лорна рассматривала его как мелодический инструмент, нередко задействуя смычок. Столь стремительно превратиться из многообещающей студентки в записывающуюся музыкантшу оказалось для Лорны чем-то потрясающим, но дело в том, что их дуэт оказался удачным они с Марком попросту сразу же подошли друг дружке, и пусть британская пресса ими не заинтересовалась и дома концерты устраивать удавалось с трудом, продажи у их первого альбома в остальной Европе были очень даже заметные, а теперь и сами музыканты оказались в Вене, наступил первый день их шестидневных гастролей, и они стремились воссоздать вживую звучание своих студийных записей. В тот вечер, когда Марк отыгрывал очередное соло примерно на середине их сета, Лорна, глядя на него сбоку сцены, размышляла в который раз, как этот человек этот толстый, небрежно одетый и вообще несколько сомнительного вида пошляк умел, когда хотел, творить музыку, словно ангел, пальцами и педалями извлекая из своей гитары звуки целого оркестра, заполняя пространство сложными гармониями и обертонами, дробными ходами мелодий, и они держали молодую публику в некоем экстатическом трансе.
Несчастное мудачье сегодня собралось, сказал он Лорне, когда они сели после концерта ужинать.
О чем ты говоришь? Они остались в восторге.
Я не чувствовал, что мы от них много чего получаем в ответ, сказал он. Я в морге публику видал живее.
Сузанне совершенно откровенно оторопела словно поведение публики было ее личной ответственностью, и Лорна бросилась ее успокаивать:
Не обращайте внимания. Замечательная была публика. Замечательный вечер. Это он так благодарность выказывает, хотите верьте, хотите нет.
За ужином к ним присоединился Людвиг, хозяин лейбла. Он привел их в ресторан под названием Кафе Энглэндер, хотя ничего слишком уж английского в нем не нашлось: еда австрийская, порции щедрые, в том числе шницель когда его подали, смотрелся он более чем удовлетворительным даже для Марковых аппетитов.
Вы гляньте, произнес он, сверкая глазами. Вы только гляньте на него!
Сузанне и Людвиг просияли, гордые тем, что их национальная кухня вызвала такой восторг. И лишь Лорна, вновь заказавшая салат, вид имела осуждающий.