Бранд старательно выдержал этот взгляд. Он пожал плечами, по-прежнему изображая беспечность:
Его доставили в Эофорвик, ко двору короля Эллы. Дело считали пустячным, потому что Рагнара приняли за простого пирата, не имевшего никакой ценности. Наверное, задали ему пару вопросов, немного позабавились с ним. А после решили, что можно и прикончить.
Бранд в мертвой тишине изучил свои ногти, понимая, что его глумление над Рагнарссонами достигло опасной черты. Он снова пожал плечами:
В общем, его отдали служителям Христа. Наверное, сочли недостойным смерти от руки воина.
К щекам бледного мужчины прихлынула кровь. Казалось, он сейчас задохнется. Румянец загустел, и вот лицо стало алым. Ивар начал раскачиваться на стуле, в горле у него заклокотало. Глаза выпучились, алый цвет сменился лиловым, который выглядел в освещении зала чуть ли не черным. Качание постепенно прекратилось; было похоже, что он одержал победу в каком-то внутреннем поединке. Затих кашель, а на лице восстановилась жуткая бледность.
Четвертый человек, маячивший подле братьев и наблюдавший за игрой, опирался на копье. Он до сих пор стоял неподвижно, не говоря ни слова и держа очи долу. Теперь он медленно поднял взгляд и посмотрел на Бранда. Дюжий вестник впервые содрогнулся. В этих глазах было нечто, о чем он слышал, но не верил: поразительно черные зрачки с белым, как первый снег, кольцом радужной оболочки; чернота же была кромешной, как краска на умбоне щита. Глаза блестели, точно металл в лунном свете.
И как же убили старика король Элла и Христовы жрецы? спросил четвертый Рагнарссон, и его голос был тих, почти ласков. Наверное, ты скажешь, что это не составило большого труда.
Бранд ответил со всей откровенностью, решив больше не лезть на рожон:
Его бросили в змеиную яму, в гадов двор, орм-гарт. Насколько я понял, возникли известные трудности сначала змеи не хотели кусать Рагнара, а потом он сам пустил в ход зубы. Но его все-таки изжалили, и он умер. Это была медленная смерть. Без единой боевой отметины, которой можно гордиться в Валгалле.
На лице человека с диковинными глазами не дрогнул ни один мускул. Наступила долгая пауза; общество напряженно ждало любого отклика а лучше всего, если бы он выказал, как его братья, нехватку самообладания. Этого не произошло. Он наконец выпрямился и бросил копье, на которое опирался, ближайшему зрителю, после чего засунул за пояс большие пальцы и приготовился держать речь.
Тот самый зритель крякнул от удивления, и все взоры приковались к нему. Он молча воздел прочное ясеневое копье, на котором остались вмятины от пальцев Рагнарссона. По залу разнесся удовлетворенный гул.
Бранд воспользовался моментом и вмешался, не дав человеку с диковинными глазами заговорить. Он со значением дернул ус и заметил:
Было еще кое-что.
Да? Что же?
Когда змеи искусали Рагнара, тот, умирая, заговорил. Его, конечно, не поняли, ибо он говорил на нашем языке, на norrœnt mál[6], но кто-то услышал, разнес, и мне посчастливилось узнать его слова. Вы правы, у меня нет ни приглашения, ни пропуска, но я счел узнанное достаточно важным.
Так что же он сказал, наш умирающий старик?
Бранд повысил голос так, что тот заполнил весь зал подобно голосу герольда, оглашающему указ.
Он сказал: «Gnythja mundu grisir ef galtar hag vissi».
На этот раз переводить не пришлось. Слова Рагнара были понятны всему залу. «То-то расхрюкаются поросята, когда узнают, как умер старый вепрь».
Вот почему я прибыл без приглашения, объявил Бранд все так же громко и дерзко. Хотя меня предупредили, что это опасно. Мне нравится хрюканье, и я отправился уведомить поросят. Как я понял, поросята это вы. Ты, Хальвдан Рагнарссон, кивнул он мужчине с ножом. Ты, Убби Рагнарссон, первому игроку. Ты, Ивар Рагнарссон, известный своими снежными волосами. И ты, Сигурд Рагнарссон. Теперь мне ясно, почему тебя кличут Orm-i-Auga Змеиный Глаз. Вряд ли вам понравилась моя новость. Но я надеюсь, что вы согласитесь: ее следовало принести.
Теперь все четверо были на ногах, развернулись к нему, и всякое напускное безразличие улетучилось. Они кивали, впитывая его слова. Не меняя выражения лиц, они заулыбались, впервые представ единой семьей, братьями, сыновьями одного человека. Они оскалили зубы.
В те времена монахи молились: «Domine, libera nos a furore normannorum» «Избавь нас, Господи, от гнева норманнов». При виде этих лиц любой разумный монах не замедлил бы добавить: «Sed praesepe, domine, a humore eorum» «Но тем паче, Господи, избавь нас от их веселья».
Да, эту новость следовало до нас донести, сказал Змеиный Глаз, и мы благодарны тебе. Сначала мы решили, что ты не говоришь всей правды, и потому могли показаться недовольными. Но то, что ты сообщил в конце, о да, это речь нашего отца. Он знал: кто-нибудь услышит. Он знал: кто-нибудь передаст нам. И знал, как мы поступим. Согласны, ребята?
Был подан знак, и кто-то выкатил вперед здоровенную дубовую колоду. Совместный рывок четырех братьев и чурка прочно утвердилась стоймя. Дети Рагнара сошлись над ней лицом к своим людям, и каждый поставил на колоду ногу. Они заговорили дружно, как требовал ритуал:
Вот попираем колоду и хвалимся, что мы
пойдем на Англию мстить за нашего отца, сказал Хальвдан.
захватим короля Эллу и замучаем насмерть за гибель Рагнара, пообещал Убби.
поразим всех королей английских и покорим их страну, поклялся Сигурд Змеиный Глаз.
обрушим мщение на черных воронов, Христовых жрецов, которые подсказали про орм-гарт, добавил Ивар.
Они закончили хором:
А если мы отступимся от этих слов, то пусть нас отвергнут с презрением боги Асгарда и пусть мы никогда не примкнем к нашему отцу и предкам в их обители.
Когда они договорили, прокопченные балки «длинного дома» содрогнулись под ревом четырехсот глоток ярлы, нобли, шкиперы и кормчие всего пиратского флота бурно выражали одобрение. Окрест простолюдины повысыпали из своих лачуг и ночлежек, пихая друг дружку в волнении и предвкушении, они узнали, что судьбоносное решение принято.
Ну а теперь, грянул Змеиный Глаз, перекрывая гвалт, выставляйте столы, несите скамью! Никто не наследует отцу, пока не выпьет погребального эля! И мы будем пить, как герои саг, справляя тризну по Рагнару. А поутру призовем каждого человека, снарядим все корабли и пойдем на Англию, чтобы там нас запомнили навсегда и никто не укрылся! Но сейчас пейте. А ты, чужеземец, садись к нам на скамью и расскажи еще о нашем отце. Тебе найдется место в Англии, когда она достанется нам.
* * *
Вдали от тех мест лежал на соломенном тюфяке смуглый юноша, пасынок Вульфгара. Сырая почва Эмнета еще дышала туманом, и Шефа защищало от сырости лишь старое тощее одеяло. В добротном же бревенчатом доме его отчим разлегся в покое и сытости, а то и любовной неге с матерью юноши, госпожой Трит. Альфгар тоже почивал в теплой постели в горнице по соседству с родительской спальней; спала и Годива, дочь наложницы от Вульфгара. По возвращении Вульфгара домой все они до отвала наелись жареного и пареного, печеного и перченого гусей и уток с болот, миног и щук из реки.
Шеф набил живот пустой кашей и отправился в свою одинокую хижину возле кузницы, и там единственный друг перевязал ему свежие раны. Теперь парень качался на волнах сна. Если это был сон.
Он видел поле где-то на краю земли, освещенное лишь закатом. На поле лежали бесформенные груды ветоши, костей и шкур; белели черепа и ребра среди истлевших роскошных доспехов. Повсюду среди куч разбойничали птицы огромные, черные, они яростно долбили клювами пустые глазницы и терзали суставы в поисках костного мозга или ошметков мышц. Но тела были уже много раз обглоданы, кости высохли; птицы раскаркались и набросились друг на дружку.