Двуногий приемыш научился первым встречать мать. Визжа, огрызаясь на волчат, отталкивая их локтями, ногами, первым кидался на куски мяса, пахнущие паром. Набивал желудок до отвала. Убегал в одну из расщелин в логове, встав спиной, отрыгивал лишнее. Свой запас сверху накрывал плоским камнем. Когда все волчата, обступив мать, предавались отдыху, тенью прятался, доедал.
Воспаленная голова волчьего приемыша все еще давала сбои. До конца не воспринимал, где находится, не помнил, что с ними случилось. Не помнил, как попал в волчью семью, кем является, почему волчица его кормит своей грудью, отрыгивая, вместе со своими сосунками подкармливает переваренным в желудке мясом. Терял ориентиры во времени, в пространстве.
Время шло, двуногий приемыш набирался сил. Он, привыкая к повадкам кормящей матери, научился подлизываться к ней; в своем развитии во многом обходил волчат. Блаженно жмурил глаза, когда волчица вылизывала его раны. Видел, как они рубцуются, как затягиваются ссадины. Чувствовал, как волчий язык и волчья слюна вытягивают из его тела боль.
Когда двуногого приемыша в непогоду знобило, волчица, прижимаясь всем телом, согревала его. Передними лапами обнимая, облизывала его лицо, больные, гноящиеся раны.
Со временем двуногий зверь окреп настолько, что, когда волчица покидала логово, на четвереньках передвигался по нему, гонялся за волчатами, хватая их за хвосты. Часто на четвереньках выходил на площадку перед логовом, долго тренировался. Иногда волчица, приходя с охоты, ощущала: человеческий приемыш настолько окреп, что можно перестать бояться за его жизнь.
Кормящая мать-волчица по природе своей очень осторожное, подозрительное животное. Она порой не доверяет своих детенышей даже их отцу. Но за короткое время человеческий приемыш так вошел в доверие матери, что, отправляясь на охоту, оставляла своих волчат сутками на его попечение. Новый член семьи глубоко вошел в сердце матери. Так сильно привязалась к нему, что удивлялась, где до сих пор он пропадал. Она чуяла: человеческий приемыш по духу, воспитанию становится волком, членом ее семьи.
* * *
Неглубокие раны на теле человеческого приемыша заживали. Местами затягивались розовой кожей, местами коркой. Но незаживающими осталось несколько глубоких ран. Из них сочилась кровь с гноем. Они невыносимо чесались. Волчица вылизывала их, обильно смазывая слюной. От волчьей слюны зуд временно прекращался.
В семье волчицы человеческий приемыш стал чувствовать себя своим. Он так привык к заботе волчицы, кормлению грудью вместе с волчатами, к принятию отрыгиваемого из желудка полупереваренного мяса, что временами ее заботу воспринимал как заботу родной матери, как само собой разумеющееся отношение.
Разум окреп. С восстановлением разума к нему приходило понимание, что в волчьей семье он временно. Скоро наступит день, когда придется логово покинуть. Временами, особенно в полнолуние, разум его начинал возмущаться, мутиться. В таких ситуациях он видел себя волком, рожденным волчицей. В его расстроенном сознании происходило столкновение интересов: инстинкта самосохранения разумного человека и кровожадного волка. Начинал путать, кем родился: волком или человеком. Если человеком, тогда почему он живет в волчьей семье? Если родился волком, почему он отличается от волчат? Временами тосковал по людям, жилищу, горящему очагу, горячей еде, приготовленной руками людей.
Порой в его сознании оживали картины из далекой прошлой жизни, связанные с волчьим племенем. Ему казалось, что он выходец из племени волков-оборотней. Случайно затерялся в сообществе двуногих зверей. Но мать-волчица нашла, вернула его в свое лоно, к родовым корням. Смутно осознавал, что до его рождения, даже до рождения его отца, деда, прадеда судьба его племени, его судьба были переплетены с судьбой племени волков. Ему кто-то сверху методично внушал, что его судьба давно была предопределена.
Первые дни, находясь в волчьем логове, ужасался, что с охоты вернется хозяин, нападет на него, разорвет на куски. С площадки в логово занес заостренные камни. Разложил их так, чтобы в случае опасности находились под рукой. По ночам старался не уснуть, чтобы хозяин стаи не застиг его врасплох. Если у входа в логово шелохнется куст, зашуршит трава, замирал, сжимая в руке подручное оружие.
Но хозяин волчьей стаи почему-то в логово не возвращался. Наблюдая за поведением волчицы, ее реакцией на внешние шорохи, за внутрисемейными отношениями, человеческий приемыш приходил к заключению, что волчица с детенышами живет одна, без главаря стаи. Тогда успокоенно решил, что вожак или покинул свою семью, или погиб на охоте, в столкновении с другой волчьей стаей. Иначе не может быть, чтобы хозяин неделями не возвращался в семью.
Он так сильно сроднился с семьей волчицы, что считал себя старшим волчонком, рожденным этой заботливой волчицей. Хотя сердце смутно подсказывало, что вскоре ему волчье логово придется оставить.
Приемыш по вечерам больше всего любил участвовать в семейных песнях-хороводах. Семья становилась перед логовом полукругом. Посредине, приподняв морду, сидела мать, по бокам сосунки, замыкали края волк-приемыш и самый крупный волчонок из выводка. Мать, когда всходила луна, зачинала заунывную, душераздирающую песню. К ее вою присоединялся сначала один волчонок, потом второй, третий Двуногий зверь тоже присоединялся к семейному хору. Становился на четвереньки, задирал голову, губы вытягивал трубочкой, завороженно глядя на луну, через нос со свистом втягивая воздух, громогласно подвывал. Сначала выл из глубины души, самозабвенно. Затем переходил на низкие, мужские, хриплые тона. И до такой степени вживался в роль волка, что забывал о своем человеческом происхождении. В минуты перевоплощения, ощущая себя полноценным волком, желал стать защитником хозяйки, стаи. Эти мгновения в его волчьей жизни были самыми трогательными. Выли волки до тех пор, пока за облаками, за вершиной горы не скроется луна. Затем волчица, оставив волчат, уходила на охоту.
* * *
Волчата росли не по дням, а по часам. С взрослением все больше требовали парного мяса. С некоторых пор мать каждый вечер отправлялась на охоту. Страшим по логову, нянькой за детенышами оставляла человеческого приемыша. К нему возвращались силы, хотя на теле оставались еще глубокие, сочащиеся гноем раны. Вместе со здоровьем приходил и волчий аппетит, возвращалась былая уверенность в своих силах. В логове с волчатами часто затевал прятки, придумывал разные игры. Самый сильный, ловкий и на двух ногах, он легко побеждал всех. Днем игры с волчатами переносил на площадку. Там бегали наперегонки, дрались, визжали, кусались.
А когда мать возвращалась с добычей, человеческий приемыш первым выскакивал встречать на площадку. По-щенячьи визжа, облизывая морду, требовал свою долю. Проглотив мясо, отпихивая волчат, с ними требовал еще и еще. Тех волчат, которые огрызались на него, показывая клыки, орудуя руками и ногами, раскидывал.
Человеческий приемыш осознал свое преимущество в логове перед волчатами. Одной рукой у матери из пасти выхватывал кусок, прятал за спину, другую ладонь подставлял под ее пасть. Выхватив дымящийся полупереваренный кусок мяса, впихивал себе в пасть, успевая подхватывать третий. С этим куском выбегал из толчеи волчат. Удалялся от привязавшихся к нему волчат, рыча, кусаясь, отталкивая их кулаками, ногами. Если волчата делались очень назойливыми, человеческий приемыш становился на задние лапы. Выбегал на площадку, забивался в уголок, отгораживаясь руками, отпугивая их рыком. Те, плаксиво скуля, отступали, а он жадно вгрызался зубами в дурманящее мясо.