Ах ты нехристь-еретик!
К девяти годам я стал понимать, что не стоит из-за таких разногласий огорчать милого мне человека, и из-за высокого уважения к своей няне и любви к ней я готов был пойти на сделку со своей совестью.
Так, однажды в раннее летнее утро 1935 года мы вместе с Дашей оказались в маленькой старенькой Болшевской церкви. Даша, празднично одетая, повязала голову белым платком. Ярко светило солнце, разливаясь по окрестным садам. В церкви было светло и торжественно. Со всех сторон на нас смотрели строгие лики святых. Косые лучи солнца пробивались через башенные окна, оставляя причудливые световые пятна на церковном полу. Даша хлопотала над огромным чаном с водой для купели. Батюшка с черной бородой и в сапогах, высокий и крепкий мрачный мужик, больше похожий на Степана Разина, чем на священнослужителя, облачался в рясу. Мне было неловко из-за того, что я, не будучи верующим, участвую в церковной церемонии. Меня учили говорить только правду. Поэтому, забираясь в купель, я счел нужным прояснить ситуацию, и батюшке доверительно сообщил:
Вы знаете? Я в Бога, в общем-то, не верю. Ведь его никто и никогда не видел. Креститься я пришел сюда только из уважения к своей няне. Она очень хороший и добрый человек, и мне не хочется ее огорчать.
Ожидая похвалы за столь уважительное отношение к няне, я, тем не менее, чувствовал, что своей откровенностью я вступаю в довольно рискованную конфронтацию с батюшкой. А вдруг он откажется крестить меня?
Но батюшка промолчал, видимо, не желая поутру вступать в богословские споры. Выслушав мою речь, он вскинул голову и как-то странно посмотрел вдаль, а потом уже пристально на меня и, казалось, еще больше помрачнел. Затем он снова вскинул голову и строго сказал, подняв указательный палец над головой:
Не свои, чужие, слова, говоришь, отрок! Ибо сказано в Евангелие от Матфея «узки врата и труден путь, ведущий к Жизни, и не многие выбирают его». А ты, слава Господу нашему, выбрал этот путь! Но ты еще в когтях сатаны. Очиститься должно!
Через минуту я уже был в купели с теплой водой, и надо мной совершался обряд крещения. В какой-то момент тяжелая рука батюшки властно легла на мою голову и целиком погрузила ее в воду. Видимо, так это и должно было быть при крещении. Я затаил дыхание. Рука стала еще тяжелее и все глубже тянула мою голову вниз. Сдерживать дыхание становилось все труднее. Рука не отпускала. Мелькнула мысль, что что-то здесь не так, что-то не по правилам.
Я начал задыхаться и крутить головой. Рука батюшки, как и прежде, твердо держала мою голову под водой. Понимая, что я вот-вот задохнусь, я начал что есть силы дрыгать руками и ногами. Рука владыки все еще не отпускала. В горло хлынула противная на вкус вода. Но тут рука батюшки ослабела, и голова моя в брызгах взлетела над поверхностью воды. Я громко кашлял, и изо рта и носа текла вода.
Так, впервые в моей короткой жизни мне дано было понять, что слово правды, сказанное не ко времени, вполне может разъединить столь славный союз бренного тела и вечной души. Быть может, батюшка таким странным путем предостерегал меня быть более осмотрительным в наше бурное время?
Тем не менее, крещение оказалось своего рода водоразделом в моей жизни. Это был первый серьезно обдуманный поступок мальчишки, хотя и совершенный по совету взрослого.
Но никакие поездки «в гости» и никто и ничто не могли заменить родную маму и собственную семью.
5. Пьянство
Дома же в Теплом переулке было очень неуютно, тревожно, а нередко и попросту страшно. Пьяный отец далеко не всегда имел ясное представление о происходящем. Гибель мамы он воспринимал как дурное наваждение, которое можно, хотя бы на время, развеять за рюмкой водки. Сидя один-одинешенек за большим обеденным столом, уставившись на траурную урну с портретом мамы, молодой очаровательной женщины, он лил горючие слезы и заливал свое горе водкой. Он никак не мог поверить, что именно его постигло столь страшное несчастье, и этой чудесной женщины с ним больше нет!
За что? Кого он так обидел, кто ему отплатил столь чудовищной ценой?
Грохнув кулаком по столу, он кричал:
За что? За что мне такое горе?
И страшно скрежетал зубами. Иногда ему казалось, что кто-то отвечает на этот задаваемый им в тысячный раз столь важный для него вопрос. Тогда он выскакивал из-за стола и, стукнув по столу кулаком, грозно вопрошал:
Кто сказал, кто это сказал, мать твою?
И, не шелохнувшись, вслушивался в тишину пустой квартиры. Но ответа, увы, не было. И он снова и снова грохотал кулаком по столу и кричал:
Кто сказал, кто сказал, кто это сказал, мать твою-перемать?
Я как-то после школы влетел в эту комнату, не догадываясь о том, что выяснение вопроса о том, «кто это сказал», было в самом разгаре.
Это ты сказал!? грозно выкрикнул мне отец, выбросив в мою сторону руку.
Нет! Это не я сказал! ответил я как можно громче, чтобы у него не было на этот счет никаких сомнений, и выскочил за дверь.
Однажды, видимо, совсем отчаявшись выяснить, кто же это все-таки «сказал», отец выхватил из письменного стола наган, оставшийся у него со времен гражданской войны, и стал стрелять во входную дверь. К счастью, в тот момент никого за ней не было. Дверь же была прострелена в нескольких местах. Дело кончилось тем, что наган по настоянию родственников у него отобрали. А урну с прахом мамы замуровали в стенах Донского монастыря.
Конечно, нам с сестрой трудно было мириться с таким положением в семье. Мы всячески пытались убедить отца отказаться от водки, не пить. Но тщетно.
Папа, не пей! просили мы. Сестра стремилась разжалобить его, взывая к маминой памяти.
Мама была бы счастлива, если бы у нас в семье все было хорошо. Она смотрит на нас с неба и страдает от твоего пьянства, упрекала она отца.
Ты еще слишком мала, чтобы понимать такие вещи. Это я страдаю больше всех от такой потери. Ты и представить себе не можешь, чем была для меня Нюра, отвечал он.
Пьянство это своего рода самоубийство. Человек пьет тогда, когда он, как и самоубийца, хочет освободиться от самого себя, когда он сам себе неприятен, противен, когда обстоятельства жизни и люди убедили его в том, что он ничтожество. Поэтому крайне важно постоянно повышать самооценку людей, с которыми общаешься. Нужно не забывать похвалить человека, если для этого есть хотя бы малейший повод. В критический момент такая похвала может оказаться решающим фактором.
Пьянство результат глубокого психологического личностного кризиса. Причины его бесчисленны. Все они резюмируются в крушении жизненных планов и надежд. Постепенно пьянство из явления социальнопсихологического превращается в явление медицинское.
Видно было, что словами отцу не поможешь, что нужно как-то действовать. Но что здесь могли сделать маленькие дети? Стали прятать от отца бутылки с водкой. Выпьет он пару рюмок, а, глядь, бутылки-то и нету. Сначала задвину бутылку куда-нибудь под стол, за ножку стола, а потом за диван. И ищи-свищи. Или подменял бутылки с водкой бутылками с водой.
Толку от всего этого было немного. Отец стал более внимательно следить за своими бутылками и запирать их на ключ в столовом буфете. Куда больший эффект давали снежки, которыми я иногда забивал карманы брюк мертвецки спящего подвыпившего отца. Он очень смущался и огорчался, когда просыпался в мокрых штанах.
Это я во сне, что ли, так уделался? удивлялся он, разглядывая мокрые брюки и лужу на полу. Никогда со мной такого не бывало. Пора за ум браться. Надо со всем этим кончать.
Но это были пустые слова. Пить он, конечно, не бросал. От силы его хватало на неделю-две, а иногда и на месяц. Пробовали его лечить в наркологическом диспансере. Но результата не было. Из явления психологического, когда водка была нужна, чтобы забыться, пьянство у него превратилось в настоятельную биологическую потребность.