Мой телефон в сумке начинает вибрировать, и я долго роюсь, совершенно ничего интересного от него не ожидая.
Но он еще умеет удивить.
Привет, сдавленным голосом говорит в трубке Полина. Что ты сегодня делаешь?
Работаю, честно отвечаю я, закрывая глаза и позволяя холодным волнам страха пройти через меня и молясь, чтобы они не содрали с меня шкуру.
А, точно убито отвечает она, и я слышу в ее голосе плывущие нотки опьянения. А вечером? Давай встретимся и выпьем, Лан, а? Я не могу больше это все одна.
Я закрываю динамик телефона и хрипло смеюсь, выталкивая из горла каркающие звуки в потолок машины. Чувствуя себя слишком безумной для этого мира.
Если я поеду бухать с Полиной история повторится и Герман вернется?
Нет, в этот раз все иначе. В этот раз она знает, что у него есть любовница и разговоры будут вовсе не о том, как прекрасно быть замужем и ни о чем не беспокоиться.
Может быть, мне и надо поехать. Посмотреть на то, какую боль я причиняю человеку, который ничего плохого мне не сделал. Прочувствовать ее до конца и продержаться еще двадцать восемь дней. И еще двадцать восемь. И еще тысячу, две, три тысячи дней без Германа.
А там, глядишь, отпустит.
Давай в шесть рядом со мной, говорю я Полине. Я скину адрес.
И все-таки, когда я кладу трубку, одна маленькая и слишком умная часть меня шепчет на ухо ты ведь согласилась не для того, чтобы удержаться. Ты согласилась, чтобы узнать, что происходит с Германом.
Как бы мне ни хотелось себя обмануть перестать слышать эту часть не получается.
Сейчас. Чего ему не хватало?
Когда-то давно я думала, что жизнь очень простая штука.
Вот правильные поступки а вот неправильные.
Просто делай то, что правильно и не делай того, что неправильно.
Вот и весь секрет счастья.
Первой проблемой стало определить конкретно: что правильно, а что неправильно.
Как ни странно, в одеяльце, в котором меня забирали из роддома, никто не подложил полное руководство по проживанию жизни. Так что достоверного источника у меня не было.
Приходилось верить людям на слово.
Но чем старше я становилась, тем чаще возникал вопрос а почему я верю именно этим людям? И откуда они черпают свои знания?
Почему чьи-то чужие представления о том, как правильно, должны управлять моей жизнью? Моей?
С этого момента подчиняться чужим правилам я уже не могла, пока мне не объясняли их смысл. «Ну, просто так принято» и «Так надо» за объяснения не считались.
Как-то вдруг в тридцать лет оказалось, что я теперь совершенно не знаю, как правильно.
И, главное, никто не знает. Не у кого спросить.
Единственный ориентир, который я нашла для себя не делать людям больно.
До сегодняшнего дня мне удавалось как-то держаться за призрачную надежду, что хоть это у меня получается.
Но когда Полина входит в бар в темных очках в девять вечера, сразу останавливая пробегающую мимо официантку, чтобы попросить бутылку вина, и снимает их, только сев за стол, я понимаю, что обманывала себя.
Ничерта у меня не получилось.
Что, настолько хреново выгляжу? она трет красные заплаканные глаза, не замечая, что размазывает остатки туши. Да, Лан, теперь все мои сорок налицо. Раньше была женщиной без возраста, а теперь он мне отомстил.
Я сжимаю ледяными пальцами бокал со светлым пивом пьянеть не хотелось, только поговорить. Но, кажется, чтобы догнать ее, надо уже заказывать водки. Она пьяна так глубоко, как бывает лишь на третий-четвертый день возлияний. Не запоя, нет. Просто безостановочного вливания в себя алкоголя.
Мешки под глазами, уставшая серая кожа, морщины на лбу все исправимо, но всего этого не было еще месяц назад.
С Маруськой все нормально? мне нужно промочить горло элем, чтобы суметь выдавить из себя хотя бы этот вопрос.
Полина отмахивается:
Ерунда. Даже зашивать не пришлось, больше визгу было.
Хорошо тупо бормочу я, не зная, что еще сказать.
Несколько глотков пива меня спасают.
В любой другой ситуации я бы уже сбежала. Но сейчас нет ничего важнее, чем узнать, что происходит с Германом. Я готова выжимать из Полины каждое слово любыми неконвенциональными методами. Мне слишком нужно знать.
Лан, я сама себя не узнаю Полина дожидается свою бутылку вина и смотрит на то, как официантка наполняет бокал, непроизвольно облизывая губы. Представляешь, отняла у него телефон и сама отправила ей сообщение расстаемся, мол.
А она? спрашиваю я, балансируя между равнодушным знанием о том, что «она», то есть я, промолчала, и имитацией интереса для правдоподобности.
Не знаю. Полина делает несколько жадных глотков и только потом обращает внимание на официантку, которая ждет, пока она что-нибудь закажет. Я еще подумаю, говорит она ей. А мне: Герман забрал телефон обратно и молчит.
В смысле молчит? удивляюсь я. Он же, получается, теперь в курсе, что ты все знаешь?
Да.
И вы до сих пор не поговорили об этом? За месяц?
За двадцать восемь бесконечно долгих дней.
Полина улыбается. Горько, страшно, как-то слегка безумно. Рубиновое вино запеклось кровавыми корками у нее на губах, она трогает их кончиком языка и мотает головой.
Мы не разговариваем, Лан. Мы теперь только орем. Тем вечером мы поругались в первый раз за десять лет. Страшно, чудовищно поругались, Лан. Отвратительно. Я на него орала, какой он мудак и испортил мне жизнь, он на меня орал
Герман орал?
Хочу сказать, что невозможно представить орущего Германа, но потом вспоминаю историю с парковкой и его угрозами тому мужику и прикусываю язык.
Возможно. Все возможно
Изменяющий Герман, орущий Герман
Как много нового мы узнали в этом году о Германе.
Ну он хоть покаялся? Просил прощения? продолжаю пытать я.
Нет, Лана! Нет! Ничего он не просил! Он просто орал на меня! нервные пальцы Полины так стискивают тонкую ножку бокала, что я боюсь она его сломает. А потом ушел спать в гостиную. То есть, я по утрам теперь должна успеть встать до того, как проснется Маруська, чтобы его разбудить и успеть убрать постель. А то она заметит и будет задавать вопросы.
А про то, что вы орете, она вопросы не задает?
Мы стараемся не при ней
Полина отпивает вина и сама доливает бокал доверху. Она из тех женщин-волшебниц, у кого бокалы всегда остаются кристально прозрачными, чистыми, не заляпанными пальцами. У меня такое колдовство никогда не выходит.
Даже сейчас, когда Полина сходит с ума от боли, она умудряется оставаться изысканной и красивой в своем горе. У меня ни за что не получилось бы так держать лицо, так красиво пить уже далеко не первую бутылку вина, и даже стареть от страданий благородно.
Ловлю себя на том, что никак не могу вообразить себе настоящие скандалы Германа и Полины. В моей голове они лишь слегка повышают голос друг на друга и сжимают побелевшими пальцами спинку стула или золотой «паркер», сверля друг друга яростными взглядами.
Он с ней расстался?
Это очень логичный вопрос от сочувствующей подруги. Нет? Да? Не знаю.
Я все равно его задаю, потому что мне нужно знать.
Я не знаю! почти выкрикивает Полина. Не знаю! Я, как безумная ищейка, проверяю каждую смс на его телефоне, принюхиваюсь к пиджаку, ищу на нем чужие волосы. Сажусь в машину и сразу оглядываюсь вдруг она что-то тут забыла? Если он задерживается на работе, я названиваю ему каждые пять минут! Он орет на меня, а я все равно звоню!
Ты спрашивала?
Она смотрит на меня, проводит дрожащей рукой по лбу, отводя волосы в сторону.
Не знаю! Я пыталась. Но мы каждый раз вдруг переходим к миллиону претензий друг к другу! Мне кажется
Вот с этого момента я больше не хочу ее слышать.
Эгоистично. Подло. Да.
Не хочу.
Раньше мне удавалось с ней видеться, не думая каждую секунду о том, что вот, ее муж изменяет ей со мной.
Герман и я были отдельно.
Полина и я отдельно.