И вспомнилось Чубыкину, как он на первых порах объелся продажными сластями, заболел, долго хворал и, наконец, выздоровел.
В лавке говорили:
Обожрался раз, так уж теперь зря есть не станет. Отвратит от сладкого.
И помнит Пуд Чубыкин, что его действительно отвратило от сладкого. Сахар, коврижка, медовые и мятные пряники и мармелад сделались ему противными. Он даже чай и кофе перестал пить внакладку. На яблоки, груши, апельсины и орехи ему даже глядеть не хотелось.
Он стоял перед лавкой своего отца, заложа руки в рукава, переминался от холода, колотил ногу об ногу и вспоминал прошлое, вспоминал свое детство, юношество.
Он вспомнил, как ласково относились к нему в лавке их обычные покупатели, и в ушах его звенели их фразы:
А, молодой хозяин! А ну-ка, молодой хозяин, отвесь-ка мне пару фунтиков сахарку Да с корочками, голубчик, с корочками, чтоб повыгоднее было, потому мне для прикуски.
Маленький Пуд ухмылялся во всю ширину своего лица, отодвигался застенчиво от прилавка и щекотал за ухом кота, а приказчик отвешивал требуемое.
Ну, теперь лимон. Молодой хозяин, лимончик мне, лимончик. Что ж ты с покупателем-то, друг, не занимаешься? Давай лимончик. Только кожу-то потоньше выбери. Ну? Давай сюда лимончик. Угождай постоянному покупателю. Ты еще под стол пешком бегал, а я уж у вас покупал в вашей лавке.
Покупатель глядел ласково, любовно щурился как-то на маленького Пуда.
Взглядывал на Пуда и приказчик и, подавая покупателю лимон, говорил:
Недавно он у нас в лавке. Только еще приглядывается. Где же ему!
Первенец? Старший у отца? интересовался покупатель.
Он, Пуд, продолжал молчать и щекотал кота, а приказчик опять отвечал за него:
Перед ним дочка. Та на год старше его. А после него двое махоньких есть.
Маменькин сынок? Поди, балует мать-то?
Не приведи бог как. Не хотела и в лавку отпускать, да уж папаша приструнил.
Покупатель расплачивается за сахар, за чай, за лимон и бормочет:
Ну что ж, привыкай при отцовском деле, веди себя хорошенько Старайся Вырастешь большой отцу подмога будешь.
«Отцу подмога», повторяет про себя Пуд Чубыкин, и в душе его что-то шевелится. Ему горько, горько за себя. Какая-то болезненная спазма сжимает ему горло. Он еще раз смахивает с глаза слезу и отворачивается от фруктовой и колониальной лавки своего отца, машет рукой и входит в щепенную лавку, находящуюся в рынке.
IV
Подайте отставному торговцу на сткляночку с килечкой произнес Пуд Чубыкин, скромно остановясь у дверей лавки около целой пирамиды, нагроможденной из деревянных лоханки, ушатов, корыт и ведер. Иззяб, погреться надо.
Приказчик с седой бородой, в суконной чуйке на овчине, продававший что-то какой-то женщине, поднял голову и воскликнул:
А, Пуд Савельич! Давно ли в Питере? Когда объявился?
Пуд Чубыкин как-то весь передернулся привычка, приобретенная им при прошении милостыни, и осклабился всем своим опухшим лицом с синяком под глазом.
Вчера около полудня по липовой чугунке с курьерским поездом приехал, отвечал он.
С Валаама?
Никак нет-с, из Шлиссельбурга Спиридоном поворотом.
А говорили тут, что тебя твой отец в монастырь на Валаам на покаяние упрятал.
Папашенька мой не имеет надо мной теперь никакой власти, с тех пор, как я посадским объявился. Меня полиция приписала теперь к шлиссельбургским мещанам, и я сам по себе. Я вольный казак. Не оставьте.
Он опять весь передернулся и просительно склонил голову набок. Приказчик полез в выручку, достал оттуда медяк и подал его Чубыкину.
Обыкновенным нищим подаем по копейке, а ты уж свой человек, тебе пятачок, проговорил он.
Благодарим покорно.
Чубыкин хотел уходить.
Постой остановил его приказчик. Все еще малодушествуешь? Все еще пьешь?
Да уж это моя тропинка до могилы. Дай вам Бог здоровья.
Чубыкин опять сделал движение, чтобы выйти из лавки.
Погоди Чего бежишь! Перед отцом-то уже объявлялся? задал ему вопрос приказчик.
В вашу лавку в первую. К отцу потом. Отец добром не подаст. С него надо нахрапом брать. Прощенья просим.
Через минуту Чубыкин входил в мясную лавку, находящуюся рядом с щепенной.
У входа за ясневой конторкой виднелся хозяин лавки, средних лет мужчина в белом переднике поверх чуйки и в суконном картузе. Чубыкин сделал ему под козырек, приложив красную руку около правого виска к своей войлочной шапке, и произнес:
Михаилу Акимычу особенное Пожертвуйте прежнему соседу гривенничек на сткляночку с килечкой
Ба! Пуд! Опять в Петербурге? Да ведь тебя, говорят, только что выслали в Шлиссельбург, сказал он.
А вы думаете, Михайло Акимыч, там нашему брату, посадскому, сладко живется? Ой-ой! Время осеннее. Богомольцы перестали ездить. Проезжих через Шлюшин тоже не перевалило. Стреляй не стреляй, ничего не очистится.
И все еще вином балуешься? Вишь, лик-то как у тебя перекосило! Пора бы это тебе, Пуд, тебе все бросить.
Бросить. Хе-хе-хе Михайло Акимыч А вдруг кто найдет, если я брошу?.. Навек несчастный человек будет. Пожертвуйте от щедрот своих, что не жаль
Изволь. Только ведь тебе на вино. Пользы от моей жертвы никакой не будет.
И не скрываю-с, что на вино. Не обманываю, не надуваю, не грешу.
Вот тебе гривенник. А только ты лучше купи сайку с печенкой да поешь хорошенько.
Солененького нашему брату лучше, Михайло Акимыч. Вот возьму я селедочку за пятачок
Да брось ты это, наплюй Побаловал, и за щеку Примирись с отцом.
Отец и я, Михайло Акимыч, все равно что небо и земля. Как земле с небом не сойтись, так и мне с ним. Желаю доброго здоровья, поклонился Чубыкин, пятясь к двери.
Поклонись ему, повинись перед ним, продолжал хозяин мясной лавки.
Мне перед ним виниться нечего. Он передо мной виноват.
А ты гордость-то смири
Эх, Михайло Акимыч! Ведь вы наши дела знаете. Не вам рассказывать! Ну, благодарю покорно за ваши ласки! Не оставьте впредь, если нас не вышлют.
Чубыкин юркнул за дверь.
И вот он перед суровской лавкой своего дяди, брата покойной матери. На вывеске золотыми буквами значилось: «Продажа суровских и галантерейных товаров купца О.В. Укромина». Лавку только что отворяли. Приказчики стояли гурьбой перед полуотворенными дверьми. Старший приказчик звенел ключами. Чубыкин подошел к ним и вытянулся во фрунт.
Господам суровщикам поклон и почтение! Дяденька Осип Вавилыч, все ли в добром здоровье?
А, Пудя! Опять объявился! весело заговорили приказчики.
Вчера из богоспасаемого града Шлюпиина. Бог милости прислал, отвечал Чубыкин. Ну-ка, ребятки, складывайтесь дядину племяннику на бутылочку.
Постой погоди Над нами не каплет. А дяденька твой Осип Вавилыч только вчера вспоминал о тебе, сказал старший приказчик с подстриженной бородкой. Прочитал он в газетах, что есть какая-то лечебница, где лечат от запоя «Вот бы, говорит, нашего Пуда»
Мне, Василий Парамоныч, лягушку в водку сажали, с лягушкой меня водкой поили и то ничего не помогло, был ответ.
Тьфу ты, пропасть! плюнул приказчик в барашковой скуфейке. И неужто после этого не опротивело?
Напротив, друг Даже слаще стала. Пожертвуй, Филимоша, гривенничек! обратился к нему Чубыкин. Кажется, ведь тебя Филимоном звать?
Правильно. Но я пожертвовал бы тебе и больше, да ведь попусту: ты пропьешь.
Пропью, милый Это правильно Но все-таки хоть в закусочной где-нибудь бы всласть пообедать. Давно уж я горячего не ел. Сейчас бы это я сткляночку, а потом селянку на сковородке с ветчинкой. Вот я уж пятиалтынный насбирал. Да что пятиалтынный! Пятиалтынный мало.
Приказчики распахнули ставни и вошли в лавку. Вошел вслед за ними и Чубыкин. Старший приказчик посмотрел на него с ног до головы и сказал:
Накормить-то тебя, Пудя, и сейчас можем. Стоит только саечника позвать, у него и селянка есть, и все