Друзья мои, наши творческие искания привели нас к крайней мере, на которую мы бы никогда не решились ни при покойном Льве Давыдовиче, ни после него. Генриетта скупо перекрестилась при упоминании имени бывшего директора, остальные потупили взгляд в дань уважения. Однако теперь мы должны бороться за наше счастье, за наш дом, за почет и уважение, которого каждый из нас заслуживает! Мы ПОЙДЕМ на «Бриллиантовую кулису» и возьмем этот приз, спасем наш театр и вновь вернем ему былое величие, за нашей спиной теперь помощь из самого Санкт-Петербурга, дамы и господа, Союз театральных деятелей России заинтересован в нас, а значит, мы не одиноки в этой битве! Послышались радостные возгласы и аплодисменты, Альберт кинулся в толпу обнимать коллег, Генриетта Робертовна отошла к окну и, рассевшись в кресле, откупорила крышку фляжечки, взяв ее в руку, она поймала мой взгляд и невербально чокнувшись со мной, приняла на грудь победную соточку, снисходительно улыбаясь, мол, «неплохо мальчик, продолжай». А также разрешите представить, нашего нового главного режиссера Андрея Глебовича Штольца! От неожиданности у меня в горле встал комок, и едва я попытался что-то сказать, как по кабинету пронеслось трехкратное «ура!», и поэтому же поводу был объявлен банкет.
Воспоминание третье.
Началось!
По правде говоря, в своей профессии я больше всего не любил эту глупую череду банкетов и пышных празднеств. Сдача спектакля, ген. прогон, премьера, победы на фестивалях и т. д. все отмечалось громко и с размахом, за богатым столом, великолепными закусками и морем горячительного. Я вовсе не рассчитывал на такой прием в Угорске и однозначно не планировал занимать тут какую-то должность. Однако «после драки кулаками не машут», я благодарно принял назначение и стоически выдержал посиделки. Банкет накрыли прямо на сцене, стол ломился от всевозможных угощений. Естественно, тут были все от монтировщиков до директора, и это было мне на руку. В тот самый момент, когда уже чуть хмельной Валера подливал всем очередную порцию беленькой, меня не отпускала одна мысль.
«Очень интересный момент получается. Маргарита Карловна Фишман была любовницей Зильберштейна и, получив от него состояние в пятнадцать миллионов долларов, вообще могла бы никогда не работать, как и ее прапрапраправнуки, но тем не менее она все еще здесь, при том еще ведет активную борьбу за сохранность театра. Зачем это ей?» не сводя глаз с хитрой физиономии Мадам Фишман, думалось мне.
Дамы и господа, разрешите поднять тост за новые и смелые решения и надежду, которую нам подарили в лице Андрея Глебовича Штольца, за вас. Четвертый тост подряд Альберт рассыпался в благодарностях и едва не плача преданно прикладывал голову к моему плечу. Я снисходительно улыбнулся на это, залпом принял отмеренную мне граммовку и, дабы предотвратить новое проявление любви Альберта ко мне, встал из-за стола и благополучно со всеми распрощался, поставив репетицию на одиннадцать утра, чтобы все могли воскреснуть и, приняв на грудь рассола и пару таблеток аспирина, явиться на работу. Пожав руки мужчинам и улыбчиво кивнув женщинам, я взял пальто и спустился на улицу в ожидании уже вызванного мною такси. Тело немного расслабило от принятого алкоголя, вновь появилось дурное желание закурить, и едва я выловил крайнюю сигарету из пачки и прикурил, телефон жалобно затрезвонил в кармане. Так как этого номера никто из моих знакомых не знал, я четко понимал, кто звонит:
Да, Яков Валерьянович, натянуто процедил приветствие я.
Коленька, дорогой, здравствуй! Что ж не сообщил о том, что добрался? Как дела в Угорске? Его сладко-приторный голос выводил меня из себя одним своим звучанием. Затянув порцию горького дыма, я успокоился.
Все в штатном режиме Яков Валерьянович, приняли с распростертыми объятиями, дали должность главрежа.
Это великолепно, Коля, вот видишь, а ты менжевался, я знал, что кроме тебя их никто не окучит! Как продвигается дело? бесцеремонно прервал меня директор.
Послушайте, театр на грани закрытия, некий местный авторитет Блатняков хочет снести его и построить торговый центр, спокойно ответил я абсолютно ровным, металлическим голосом. В трубке повисла тишина, лишь изредка было слышно приглушенное дыхание Жлобова.
Как еще раз фамилия этого фраера? переходя на жаргон, поинтересовались на том конце провода.
Блатняков Геннадий Рафаилович.
Понятно. Держи в курсе, Коля, за это не переживай, тут сам разберусь, театр не должен закрыться, имей это в виду! Костьми ляг, но здание не отдавай. Сделай все для этого, понял?
Выдохнув последнюю фразу вместе с сигаретным дымом, я ответил:
Уже делаю, и повесил трубку. Мне было крайне приятно, что эта новость заставила Жлобова нервно передернуться, я уже ясно видел картину того, как он нарезает круги по кабинету, потрясывая плешивой головой, а его мешковатые щеки подрагивают в такт его разгоряченной мимике в тот момент, пока он яростно обзванивает всех своих криминальных дружков. Из размышлений меня вывел щелчок зажигалки за спиной. Обернувшись, я увидел Генриетту Робертовну, стоящую на крыльце и только что прикурившую тонкую сигарету в золотистом мундштуке.
А, это вы Генриетта Робертовна, неловко обозначив очевидный факт, я отметил, что актриса была трезва как стеклышко, несмотря на то, что не пропускала ни единого тоста, и вообще начала прикладываться еще до самого торжества.
Ты долго будешь избегать меня, Андрюша? вопросительно вздернув бровь, внезапно поинтересовалась актриса, исказив губы в ухмылке. Сказать, что я опешил ничего не сказать, в голове было множество слов, но кроме дурацкого блеянья ничего не смог из себя выдавить. Ты все такой же нерешительный, как и перед отъездом в Питер. Ну что, я рада тебя видеть, состоялся, молодец! Как насчет продолжения банкета? похвала от этой женщины в этот момент звучала так, словно меня облили грязью и выматерили последними словами, а предложение и вовсе вывело меня из себя. Я приосанился, взял волю в кулак (даже мгновенно протрезвел).
Простите, Генриетта Робертовна, почему вы так разговариваете со мной, будто мы с вами сто лет знакомы?! И не надо мне «тыкать», мы с вами на брудершафт не пили! Это вызвало неимоверно бурную реакцию. Ее и без того огромные глаза округлились, и в них загорелся недобрый огонек, ее чуть пухлые губы расплылись в улыбке, не предвещающей ничего хорошего, отчего все морщины на ее лице, тщательно скрываемые косметикой, показались в свете единственного фонаря над дверью служебного входа.
Ах вот как! То есть после всех твоих увещеваний забрать меня отсюда в Петербург, дать мне великие роли и кинуть мир к моим ногам, после всех наших страстных ночей ты делаешь вид, что вовсе не знаешь меня? Ну, ты, конечно, и сволочь! А я тоже, дурочка, нашла кому верить! Лжец и мерзавец! Ничем не отличаешься от своей проклятой тетки! С этими словами она швырнула докуренную сигарету мне под ноги и гордо зашагала в сторону аллеи, прыгнув в только что подъехавшее такси мое такси. На меня напал ступор, буквально какой-то паралич. Я видел эту женщину впервые и никогда с ней не пересекался. Я вообще относился к этому вопросу с крайней осторожностью. Еще до брака я всегда знал, помнил и держал в памяти имена, обстоятельства встречи и все, что у меня когда-либо было со всеми женщинами в моей жизни. И я мог гордиться тем, что ни одну из них не забыл и почти со всеми находился в хороших отношениях (ну или во всяком случае в нейтральных), а Генриетта словно поломала эту систему, после чего я присел на скамейку возле служебного входа и начал кропотливо вспоминать, где я мог ее увидеть. Лишь спустя несколько мучительных минут до меня дошла простая истина.