Согласен, согласен, вставляет своё слово Айзек. Уж анархистов в своё время много расплодилось. Да и мы сами никогда ни от кого не зависели. И поплатились за это. Дом-то наш, в котором мы пол жизни прожили, раздолбили проклятые из чёрной партии Аллена Уокера. Думали, и мы там окажемся. А мы почуяли опасность и бежать.
Может быть, поэтому-то наш сыночек нас так и не смог найти. добавляет Дженнис, А другой сынка вообще пулей в лесу был убит Ох, как мы тогда горевали. Осталась только дочурка одна уж не знаю, как она в Тасмагонии обитает, но к нам в гости иногда приезжает.
Я запоминаю каждое сказанное их слово, ловлю их эмоции и прячу в подсознании так я делаю с каждым человеком, на которого в тот или иной раз выпадает задание.
Когда пустеют фарфоровые тарелки, а желудок становится полнее, я выпиваю залпом чай, а пожилая пара смеётся.
Ну прям как наш Стенни замечает Айзек.
Да что ты! нервничает женщина и едва ударяет его по плечу, Он не любил, когда его так называли.
Да ладно тебе, старуха
Тот встаёт из-за стола и сообщает, что идёт рубить дрова, недавно привезённые. Когда мужик хлопает входной дверью, Дженнис продолжает бранить его себе под нос, а потом обращается ко мне:
Наелся, мой хороший? Давай-ка я тут приберу
Странно, что они воспринимают меня как родного.
Я довольно киваю, но успеваю самостоятельно взять тарелки и поднести к раковине. Женщина охает, но не сопротивляется и рассказывает крайне неинтересную историю В голове своей я уже расчерчиваю дальнейший мой план, что меняется с течением мысли, и, в конце концов, я уже сам не в силах предугадать, что буду делать дальше. Шершавыми пальцами ловко очищаю грязную посуду, высушиваю их полотенцем, складываю на деревянной полочке я точно знаю, где что находится и как расположена мебель в доме. Дряблые зашорканные полочки с резьбой, висевшие на стене. Обеденный стол, прикрытый скатертью так хотя бы не видно, насколько он уже стар. Возраст выдают только шатающиеся ножки.
В один момент я делаю вид, что неловко ударяюсь о стол, и одна ножка сворачивается так, что мебель наклоняется.
Ничего страшного! Ничего. приговаривает женщина и бежит исправить мою ошибку. Я растерянно отхожу и показываю всю свою неловкость.
Вечность. С этого момента моё сознание воспринимает происходящее, будто я в съёмке замедленного действия. Моя рука мгновенно неподъёмна огромное усилие прилагаю, чтобы её поднять и положить на плечо Дженнис. Она придерживает ножку стола и пытается поправить. Глаза. Её тёплые глаза смотрят на меня так, будто узнают меня только сейчас. Будто до этого в ней вспышками кричало сердце, и только сейчас сердце начинает разрываться от осознания. Но женщина не понимает этого. Не понимает до конца
Я делаю пару шагов назад, ищу в полках гвозди, топор что угодно, чтобы этот чёртов стол не упал на бедную старушку. При этом, никаких чувств. Никаких волнений я не испытываю и даже не содрогаюсь я действую так, словно каждый раз на меня падает случайность.
Нахожу два согнутых гвоздя и иду сквозь неимоверное усилие по направлению к Дженнис. Её руки дрожат, она устала. И она снова смотрит на меня, и вновь осознаёт. Я тоже пытаюсь вспомнить, где видел эти карие глаза и почему они, глядя на меня, полны бесконечного сожаления и печали?
Нашёл гвозди, милочек? Дай-ка мне их и подай тот топор. Видишь? Стоит у входа.
Слова вливаются в меня медленной дозой адреналина. Больше никаких сомнений. Колесо фортуны поворачивается так, но я поступаю иначе. Другой цели нет. Только одна.
Я иду к двери и тут же разворачиваюсь обратно. Моя рука быстрее меня, она хватается за кухонный нож. Отсутствует ощущение непривычности и сожаления. Дрожит мизинец и непонятно почему ведь я делал это уже столько раз. И сегодня получится всё, как надо. Несмотря на то, что я знаю этих людей лично.
Или знал когда-то давно.
Нож близко к старой сморщенной коже на передней стороне шеи. Я позади. Ни звука от Дженнис она настолько обескуражена и ошеломлена, что не может ничего сказать. И пока я в застывшем положении впитываю в себя нарастающий запах страха, она не смеет шелохнуться ни одной мышцей.
Да. Я питаюсь страхом. Наслаждаюсь. Плаваю в нём и не хочу выныривать.
Нож движется. Он режет кожу медленно, протяжно. Ощущаю себя скрипачом и будто дёргаю смычком, заканчивая этюд. Под звуки капающей крови бросаю женщину на пол.
Больше не видно её лица. Горло перерезано. Запах плоти вонзается в лёгкие. В глазах жжение, а изнутри меня начинает всё полыхать.
Её сотрясает минуты три. Всё это время я наблюдаю за Дженнис, что захлёбывается собственной кровью и издаёт глубоко омерзительные звуки. Это не то наслаждение, которое получают садисты, когда их жертвы мучаются. Я другой. И это моя работа. Я присутствую здесь до самого их последнего вздоха, и ровно до того, когда сердце перестаёт стучать. Когда нет и признака жизни. Я выпроваживаю людей из нашего мира. И они идут в другой.
Агония длится ещё минут шесть. Крови так много, что деревянные полы уже ни за что не отмыть. Я проверяю отсутствие пульса и, убеждаясь, что женщина не дышит и больше не жизнеспособна, подхожу к раковине и умываю свои руки.
Уболтала тебя жёнушка моя, небось? спрашивает Айзек, как только я выхожу на улицу. Я вижу то, как он рад моему приходу теперь и ему хочется вылить на меня весь поток своих мыслей. Я встаю рядом, улыбаюсь. Я благодарен ему за радушный приём. Точнее, делаю вид.
Сегодня ночь будет холодной жена сказала. Об этом в Интернете пишут. Я, конечно, не всему там доверяю, но про погоду они чаще всего не обманывают. Всё же профессиональные синоптики Но и я не хуже их! Всю жизнь рядом с лесом прожил, уж знаю каждую травинку и пенёк разговаривает мужчина, расправив важно плечи и искренне улыбаясь.
Я пропускаю его слова мимо ушей, абстрагируясь от тёплых чувств, и бросаю взгляд на башню Тасмагонии где, вероятно, сидит в своём кабинете Аллен Уокер и ждёт моего отчёта. Но он, конечно, не думает обо мне каждую секунду, ведь я всего лишь тень. Пешка в этой жизненной игре, следующая миссиям ради выживания.
Колбасу-то я тухлую вчера купил продолжает свои размышления вслух Айзек и складывает дрова у калитки. Вот, всю жизнь так живу. Мне уж соседи говорят, как же ровнёхонько они стоят!
Пока он сам себе рассказывает истории, я отвлекаю его, положив свою руку на его плечо. И мужчина вздрагивает. Мы встречаемся растерянными взглядами, будто уже виделись до этого Время замедляется. Я беру топор, чтобы помочь. И мне не возражают.
Рассечение воздуха лезвием, врезающегося в дерево и разрубающего пополам. Во мне немерено физической силы, при этом, я помню, как держать острое орудие. И то, как им управлять.
Я расправляюсь с брёвнами так ловко, что Айзек только и успевает поразиться и высказать свой восторг. И мне хочется в ответ сказать ему много слов, которые почему-то никому никогда не хотелось сказать. Однако я просто молча стискиваю зубы и продолжаю рубить дрова.
Время поджимает. Оно кричит мне в ухо, а я морщусь, не в состоянии остановиться. Мои руки дрожат явно не от усталости. Айзек, подходя очень близко к пеньку, наклоняется, чтобы собрать валяющиеся щепки. Я приостанавливаюсь и пристально вглядываюсь в его горбатую спину, в клетчатую зашорканную рубашку. Прячу все сомнения, засовываю их куда-нибудь вглубь, чтобы ни капли не вышло. Зажимаю в руках внезапно возникшее сожаление.
Вот так вот только и проговаривает мужчина, как я ему в спину врезаю топор, что почти разрубает его пополам.
Я стою, держась за деревянный наконечник. В лицо начинает беспощадно хлестать жёсткий ветер, но сквозь шум слышу ещё более ужасные звуки от умирающего мужчины.