Елена Храмцова
Акакий, дачный домовой
Часть первая
Глава 1. Пробуждение
Уа-а Уа-а-а-а-а Уа Уа-а-а Уа-а
Где-то беспомощно надрывался младенец. Его настойчивые крики долбились в замутнённое сознание, пробиваясь сквозь неподъёмно тяжёлую дремоту.
Уа!..
Последний отчаянно-истошный вопль стал той каплей, которая наконец выдернула Акакия из сковывавшего его каменного оцепенения и заставила рвануть на крики ребёнка, не разбирая дороги. По пути он налетел на пару грязных вёдер: «Эт-то ещё что за беспорядок!» мимоходом неприятно поразился земляному полу, споткнулся о выступавший из земли странный прямоугольный серый камень, идущий через всю комнату, и почти кубарем докатился до колыбели, подвешенной в огромном проёме большой и тяжёлой двустворчатой двери.
Зацепился морщинистыми руками за выступающую кромку высокого табурета, стоявшего рядом с зыбкой, подтянулся, с трудом залез. Балансируя на краю, он бережно потянул колыбель за боковину, раскачивая, и сипло-скрипучим со сна голосом торопливо тихонько затянул:
Баю-баюшки-баю Баю дитятку мою А-а-а А-а-а Акакий осторожно толкал качающуюся колыбельку, а про себя кипел от негодования.
«Да где же запропастилась эта дурёха! Этакого маленького дитятю без пригляда оставила, где ж это видано!»
А-а-а-а а-а-а
«Ох, узнаю, что опять этого дурного козла на огород по капусту понесло, и из-за него молодуха младенчика оставила, все рога душному повыдергаю, чтоб неповадно было!» мысленно возмущался он, продолжая привычным движением вперёд-назад мерно покачивать люльку.
Та была ладной, с неожиданно лёгкой и невозможно тонкой, почти невидимой, занавесью без мало-мальской вышивки. Разглядывая её, Акакий озадаченно хмыкнул. Узорчатая вышивка была обычным делом для покрывала на колыбельку. Деревенские девки частенько начинали готовить приданое будущему дитяте именно с этого. Обыкновенно даже самые неумехи и те старались пустить по краю хоть какой-нибудь да орнамент, а потому простота полотна сильно удивляла и обращала на себя внимание.
Впрочем, сама люлька сделана была на совесть. Причём сделана не из дерева, как сразу заметил Акакий, а из какой-то плоской, плотной и одновременно мягкой тканины, совершенно непохожей на половики такой толщины, какие выходили из расхожего деревенского ткацкого станка.
Тканевая стенка люльки держала форму и даже имела по краю округлого дна выступающий угол, как у какого-нибудь медного корыта. За этот-то уголок он и раскачивал колыбель, когда вдруг понял, что движется колыбелька не совсем привычно, а как-то по-особенному мягко и бережно, одновременно и взад-вперёд, и немного вверх-вниз. Он перевёл взгляд с мягкого бортика на подвес и тут удивился ещё больше. Идущие от краёв люльки верёвки не были перекинуты, как водится, за потолочную балку, а цеплялись за нижнюю часть толстого металлического прута, свитого наподобие огуречного уса в тугую пружину. Другим концом «ус» был подвешен к большому крюку в потолке избы. Благодаря этой мощной пружине колыбель и качалась так чудно и ладно.
«Экий умелец-то мужик у молодухи! Каку люльку славну сделал», довольно подумал Акакий.
Младенец наконец-то успокоился и только непрерывно таращился чёрными глазами-бусинами на Акашу, прижав ко рту свой крохотный кулачок и сосредоточенно посасывая большой палец.
Одобрительно улыбнувшись, Акакий кивнул малютке и стал осматриваться, не прекращая покачивать колыбель. Обводя «избу» всё более и более округляющимися от изумления глазами, он только сейчас вдруг начал понимать, что оказался вовсе не в своём привычном и уютном доме, а в месте по меньшей мере странном, необжитом, и оттого неприятном.
Вместе с этим внезапным открытием к нему вернулась и память, до сих пор отодвинутая на задний план резким пробуждением и неожиданно упавшей на него заботой. Из рассеивающегося тумана забытья одна за другой стремительно выступали картины прошлой жизни, обрушиваясь на него, как молот на наковальню.
Сердце в груди болезненно сжалось, заныло, засосало. Так болит застарелая никак не заживающая рана, кровоточащая, изматывающая, вытягивающая силы. Улыбка на морщинистом лице погасла. Акакий почувствовал, как его захлёстывает бесконечное отчаяние и боль. Стало сложно дышать. Ему пронзительно захотелось свернуться клубком и поскорее вновь забыться холодным каменным сном. И он почти поддался этому желанию, но что-то извне будто бы крюком зацепилось за край его сознания, настойчиво требуя вмешательства и удерживая от падения в спасительное небытие. Акакий мучительно скривился. Едва балансируя на краю, он всё же попытался сосредоточиться на этом новом ощущении, вопреки невыносимо горьким воспоминаниям, порывисто толкающим его обратно в пустоту. Через бушующий поток картин прошлого путающиеся мысли прорывались с трудом: «Не зря меня ажно с того света вытянуло Видать помощь нужна. Нельзя Нельзя проваливаться Безответственно»
Как ни странно, это помогло.
Ожившее вперёд воспоминаний внутреннее естество домового посильнее любого человечьего чувства долга будет. Вот за него-то, как за надёжное литое кольцо, и уцепился невидимый багор, который медленно, но верно, выволок Акакия из пучины беспросветного горя на поверхность.
Глава 2. Знакомство с соседом
Приходя в себя, Акакий несколько раз с усилием сделал вдох и выдох, заставляя судорожно сжавшееся сердце биться.
Некоторое время он продолжал уговаривать себя, что предаваться болезненным думам о прошлом недосуг, пока, наконец, ему не удалось отодвинуть гнетущие воспоминания как можно глубже в дальний угол сознания и худо-бедно восстановить душевное равновесие.
Нечего раскисать. С настоящим разбираться надобно! сурово пригвоздил он, окончательно настраиваясь на нужный лад, более присущий домовому.
Деловито-хмурый Акакий вернулся к изучению своего нового обиталища.
Обстановка не радовала. На первый взгляд каменные стены навели Акакия на мысль о пещере: «Погорельцы?». Но, присмотревшись внимательнее, он увидел, что стены не похожи на скальные или песчаные. Необработанные, но прямые, они состояли из больших серых каменных блоков, составленных друг на друга, таких же, как тот, торчащий из земляного пола, о который он запнулся.
Куча спиленных сухих яблоневых веток в одном углу; в беспорядке прислонённые друг к другу грабли, вилы, лопаты в другом; вдоль длинной стены множество полок, на которых ровными рядами стоит целое богатство, больше двух десятков трёхлитровых стеклянных банок, но при этом сильно запылённых и явно давно неиспользовавшихся; рабочий верстак с выдвижными ящиками с инструментами, на котором тут же кучей лежат изрядно поношенные рукавицы; несколько грязных и потрёпанных жизнью вёдер, в беспорядке расставленные то тут, то там; и, наконец, в довершение всей этой неприглядной картины, огромное пятно толстой белёсой плесени на некогда красивом персидском ковре, лежащем прямо здесь же, на земле, в противоположной от двери половине помещения.
Да что же это такое!
Разглядев это невозможное пятно, он в негодовании всплеснул руками. Неудачно переступил, потерял равновесие и, чуть не свалившись с табурета, неуклюже плюхнулся на сидение, отчего младенец радостно загулил и тоже замахал ручонками.
И в этот момент смешавшийся Акакий вдруг понял главное и самое страшное, а именно, что печи, непременного атрибута любого нормального дома, здесь нет. Рассудительность оставила его, уступив место панике. Спрыгнув с табурета, он потерянно заковылял вдоль стен по кругу, повторяя: «Неужто опять?..» заглядывая во все углы и щели, словно пытаясь найти случайно незамеченную ранее печь. Находя вместо этого лишь больше признаков запустения и нежилого быта, он всё сильнее погружался в тихое отчаяние. Наконец в изнеможении он сел на пол под верстак и по-стариковски заплакал, вытирая рукавами слезы.