Действительно, северная сторона, откуда мы пришли, представилась мне огромным красочным полотном, где каждое дерево, растущее там, внизу, вносило свой оттенок в палитру красок. Жёлто-красные тона указывали на смешанный берёзово-осиновый подрост на местах прошлых вырубов с относительно ровными линиями границ. Пурпурные тона с оранжевыми вкраплениями выдавали заросли черёмухи с шиповником и рябиной вдоль распадков и ручьёв; особо выделялись на полотне своим торжественным нарядом стройные ряды лиственниц по горным склонам. Яркие, нарядные краски соседствовали с фрагментами сочных зелёных тонов, резко очерчивая границу кедровников и ельников с лиственницами. Местами угадывались своей бледноватой зеленью хвои и коричневыми карандашиками стволов сосновые куртины. Были видны белые и серо-зелёные вкрапления красок от камней по распадкам и выходов скальных пород, покрытых мхом и мелким кустарником. Вся эта картина расположилась меж двумя горными хребтами, тянущимися с востока на запад, а по центру будто разделена тёмной извилистой полосой речной поймы, уходящей в сторону Телецкого озера.
Южная сторона, куда лежал наш дальнейший путь, запомнилась мне относительно голым склоном, густо покрытым побуревшим уже травянистым ковром, но почти свободным от древесной растительности. Лишь отдельные пучки каких-то зарослей да разбросанные участки кедрового редколесья вперемежку с елью, скромно зияющие своей сочной зеленью вдоль распадков. Также светлыми пятнами бросались в глаза частые каменные осыпи и останцы. И окрашен этот склон был гораздо скромнее: из буйства всех красок преобладали всё-таки зелёные тона кедрачей и ельников, да местами притягивали взор своим весёлым апельсиновым цветом редкие куртины насаждений лиственниц, сиротливо прижимавшихся к покладистым кедрам. Ещё запомнились тёмные сплошные горные массивы на горизонте с редкими белыми плешинами гольцов. Я не мог понять, почему южный склон вдруг выглядел гораздо беднее северного?..
Позднее, когда у меня появилась возможность посмотреть карту района, я выяснил, что мы были на перевале Минор. Высота его почти 1400 метров. Но разница в буйстве осенних красок так и осталась для меня загадкой.
Пройдя всего около двух километров по гребню хребта, действительно, увидели большой аншлаг, не похожий на предыдущий. Здесь была изображена карта-схема заповедника, а заодно и прилегающей территории. Эта карта и раскрыла нам глаза: южная граница заповедника примыкала к территории Хакасии Красноярского края. Здесь территория заповедника заканчивалась. Единственная река, которая была небрежно обозначена на хакасской стороне, как наиболее крупная, и была Большой Абакан. Но до неё было, наверное, около двадцати километров. К тому же в той стороне просматривались высокие горы. Это не совсем соответствовало описанию маршрута Ильи. Он говорил, что от границы до конечного пункта всего час ходьбы, причём всё вниз по склону. Далее тропа уходила влево, образуя угол границы. Нам же указано было сворачивать направо.
Оставив конную тропу, начали спуск по длинному южному склону уже на территории Хакасии. Я почувствовал некоторое облегчение, точнее раскрепощённость, от того, что запретная зона осталась позади. Теперь ничто не мешало вольно, без зазрения совести вкушать удовольствие от путешествия.
С первых метров спуска выяснилось, что нам предстояло очередное испытание на внимательность и смекалку, так как тропинка будто растворилась, исчезла из видимости. Только едва угадывалась на более крутых спусках по свежей осыпи камней и земли да помятой местами траве. От нас с Владимиром требовалось предельное внимание, чтобы не сбиться с неё. Было бы крайне обидно заблудиться, дойдя почти до цели. Спуск с горы давался нам тяжелее, чем подъём: была опасность соскользнуть по мелкому гравию, упасть и пораниться. Ноги всё время были в напряжении, под тяжестью рюкзака подгибались в коленях.
Едва не вырвался клич ликования у меня из груди, когда я увидел в полукилометре стелющийся дымок от костра. Подойдя ближе, увидели лагерь, уже достаточно обжитой. Натянутый большой тент из чёрного плотного полиэтилена служил одновременно крышей и экраном. Тепло от костра отражалось от завесы и растекалось внутри балагана. На длинной ольховой жерди у края костра висел большой котёл. В нём булькало какое-то варево, от которого исходил ароматный мясной запах. У костра было навалено с десяток сухих и сырых не очень толстых брёвен на дрова. Чуть поодаль на длинном поводу были привязаны две лошади. Удивило нас то, что кроме одного Ильи мы увидели ещё двух незнакомых людей. Один, небольшого роста, худощавый мужичок, был без левой руки. Рукав телогрейки был заправлен за пояс. Лицо заросло короткой и редкой бородкой. Лет ему, на мой взгляд, было около шестидесяти, но выглядел старичком-бодрячком. Илья представил его, назвав как-то необычно и по-простому Тимка. Мне показалось это немного неуважительным по отношению к пожилому и однорукому человеку. Но тот не проявил ни тени смущения и подал руку в приветствии. Впоследствии всё встало на свои места у коренных народов не принято величать по имени-отчеству. Илья всё же произносил это имя с уважением, с ударением на последний слог.
Вообще-то правильно, по-алтайски, меня Тимекеем зовут, и отчество другое вам не выговорить. Но в народе по-русски я Тимофей Силыч, сам внёс ясность пожилой алтаец.
Я подумал: «Наверное, Илью тоже на местном языке другим именем зовут?»
Второй был высокий, полноватый и круглолицый, лет сорока. Назвался Толей, но Илья, смеясь, поправил:
Туулай его зовут.
Оба явно походили обличьем на коренных алтайцев скуластые, с узким прищуром глаз.
Перезнакомившись, гостеприимные хозяева балагана предложили нам обед, налив нам по полной чашке бульона и положив по куску мяса. Бульон был абсолютно пустой, то есть без картошки и прочих овощей. Из приправ только соль и лавровый лист. Но выглядел необыкновенно тягучим, наваристым, как бульон с холодца. Мне он показался вкуснейшим блюдом, которого ещё никогда не пробовал. Допускаю, что причиной тому мог быть и уже одолевший голод. На вкус слегка кисловатый и терпкий одновременно, с запахом дыма. Ещё обратил внимание, что бульон мгновенно застывает на губах, и это обстоятельство немного смущало и вызывало неприятие. Но как только доходила пища до желудка, тут же вся моя плоть наполнялась удовольствием, а запах, исходящий из котелка, ещё больше усиливал аппетит. Этот запах мне был ещё не знаком: не говядина, не баранина, тем более не курица. Я мог только догадываться, из какой дичи это было приготовлено, но явно не из рыбы. Да и вообще, рекой здесь и не пахло. Единственное, что походило на речку, это бурный ручей, который виднелся метрах в ста от стоянки. Срываясь по крутому склону, натыкаясь на большие гладкие валуны, веками омываемые его холодной водой, уже довольно сильный поток распылялся на множество струек и брызг, отчего над ручьём поднималась седая туманная пелена. Я подумал, что это, возможно, приток Большого Абакана, к которому мы так стремились. Но ни о каких хариусах и прочей рыбе в этом ручье даже не могло быть и речи. Может быть, все вместе мы спустимся ещё и дойдём наконец до большой воды, где водится рыба?
На наших лицах, наверное, настолько явно было написано недоумение, что все трое хитро переглядывались и посмеивались. Я почувствовал, что нас ждёт какой-то сюрприз. Старик, решив, что достаточно испытывать наше терпение и любопытство, открыл истинную цель их пребывания в этом месте. Оказалось, они пришли сюда на охоту. И не на кого-нибудь, а на марала. Здесь на стыке двух краёв, в высокогорной тайге, где тёмный лес чередуется с альпийскими лугами, водилось их немало. Охота на марала во время гона на Алтае довольно распространена. Для подманивания рогача на выстрел они применяют специальный манок или «вабу», как они называют. Он достал из мешка трубу, чуть длиннее локтя, сделанную из кедра, тонкую с одного конца и расширяющуюся раструбом к другому. Зажав тонкий конец губами, извлёк звук, похожий на тот, что мы уже слышали от егерей. Только немного протяжнее и как бы со вздохом, закончив почти свистом. Немного помолчав, старик предложил нам принять участие в охоте. Была ли у них лицензия, мы не знали. Да и неудобно было заводить об этом речь. Нам польстило, что совершенно незнакомые местные охотники предложили поохотиться на такого экзотического для нас зверя. В тот момент я ломал голову над вопросом, почему они решили таким хитрым путём предложить нам это, устроив настоящее испытание? Из каких побуждений? Спросить Илью или старика так и не удалось, не было удобного случая.