В красном неоне, разлитом по алюминиевому обеденному уголку, из теней возникли две бледные руки и подтянулись к столику. Тогда он увидел и ее всю она уселась в темном углу. Он вдруг вспомнил, как в детстве ездил в зоопарк Форт-Уорт, где был белый тигр, который смотрел на них с отцом со своего лежбища в тени, положив одну свою белоснежную лапищу на другую. «Я могу тебя съесть, если захочу, говорил тот взгляд. В любой момент».
Когда Рю заговорила из темноты, ее голос как-то изменился.
Он стал ниже, злее.
В нем ощущался голод.
Я знаю тебя, Тревис. Я за тобой следила. За тобой и твоими милыми девчонками, а все девчонки следили за тобой. Ты показывал им, что они хотели увидеть, а они хотели тебя. Впускали тебя в свои постели. Но не в сердца.
У него закружилась голова, будто она ковырялась у него в мозгах пальцами, выискивая его тайны.
Разве тебя они хотели на самом деле? продолжила она. Его. Незнакомца, который крадет твое лицо.
У него подкосились ноги. Он прислонился к шкафу и соскользнул на пол, вытянул одну руку и ухватился за ручку шкафа. Увидел, как ее бледные пальцы скрываются в тени, и в наступившей тишине ему показалось он был готов поклясться, что это произошло на самом деле, что он услышал влажное чмоканье тигриных челюстей. Собственное сердцебиение отдавалось у него в голове, подобно барабану. Потом донесся слабый, далекий отрывок песни из «Вурлитцера» в баре: дуэт мужчины и женщины, интенсивный звон ксилофона.
Печальная улиточка. Ты носишь свой дом на спине.
Теперь она склонилась над ним, обхватив его руками и подняв с пола, будто он был ребенком. Медальон у нее на шее коснулся его щеки.
Он почувствовал, как к горлу подступил крик. Этот крик нарастал в нем годами, всю его жизнь, с тех пор, как он мальчишкой увидел пятно крови у отца на майке, наутро после того, как его мать ушла навсегда и вся ее музыка сгорела, превратилась в кучу расплавленного пластика, но то, что вырвалось из него, когда он раскрыл рот, боясь, что его связки не выдержат силы такого крика, явилось лишь жалким, едва различимым стоном.
Знаю, прошептала она. Знаю. Но теперь тебе нечего бояться. Ты же такой особенный. Такой важный.
Она крепко прижала его к себе и каким-то образом подняла на узкую спальную полку, уложив в его же постель, где сняла с него шляпу и легла рядом, баюкая. Когда она мягко прижала его щекой к груди через легкое платье, ему вспомнились все старые песни что она играла, что любила, и как он танцевал с ней, встав своими босыми ступнями на ее.
Ни одна другая женщина не знала столько ни о мужчине, ни о ребенке, ни о незнакомце по имени Тревис Стиллуэлл, сказала Рю, приглаживая рукой его волосы. Мы родственные души.
Его трясло так, как он не чувствовал уже очень давно.
Мы родня.
Она скользнула рукой к его ножу, сомкнула пальцы вокруг орлиной головы, а когда вытащила лезвие из ножен, он увидел его блеск в оранжевом свете, просочившемся из треснувшего окна над его спальным местом.
О, Тревис, сказала она. Мы найдем все, что потеряли.
Он закрыл глаза, предавшись ее последнему обещанию.
I. «Сандонер Инн»
Воскресенье
5 октября
Мальчик сидел в церковном костюме на ступеньках фермерского дома с белым кроликом на коленях. Он крутил зверька в руках, прижимал к себе, то и дело выглядывая из широкой утренней тени крыльца на травянистый холм, где теперь стояла его мать, спиной к нему, ветер теребил подол и рукава ее воскресного платья с желтыми птичками и синим кружевным воротником. Она стояла прямо, напоминая стальной стержень, неподвижный и несгибаемый.
Чуть ранее женщина с мальчиком вместе выглядывали из дома, из-за закрытой сетчатой двери. Пристально всматривались. На пикап, припаркованный на гравийном участке за мотелем. С кемпером на кузове. Кемпер был покрыт оранжевой дорожной пылью, по окошку тянулась длинная трещина, заклеенная изолентой. За мотелем, «Сандонером», стояло еще шесть зарядных пунктов для трейлеров, и все, как и сам мотель, были пусты.
Женщина приобняла мальчика.
Оставайся тут, сказала она ему. И не спускайся, пока не позову. Она значительно посмотрела на сына, и он кивнул. В руке он держал красный пристежной галстук, воротник его рубашки был туго застегнут. Затем мать чмокнула его в макушку и, толкнув дверь, вышла. Спустилась по холму решительными, широкими шагами.
Мальчик пробежал через весь дом и выскочил на задний двор, миновал бельевую веревку, старую мельницу и бак с водой, после чего очутился в темном сарайчике с жестяной крышей, где в клетках на столе, который его отец сделал своими руками, сидели два белых нидерландских карликовых кролика. Оба грызли стебли свежей капусты. Мальчик достал из клетки самочку теплую, размером с ладонь и прошел за угол дома, а когда увидел мать у подножия холма, то уселся на крыльцо и стал ждать, держа кролика поближе к себе.
«Почему именно сегодня? подумал мальчик и провел по кроличьей шерстке. Ей лучше не принимать ничего на веру. Там может оказаться любой подонок».
Мать вернулась из редкой бурой травы и, увидев мальчика с кроликом на ступеньках, помахала рукой.
Мальчик помахал в ответ.
Аннабель Гаскин стояла в шалфее у мотеля, одной рукой прикрывая глаза от утреннего солнца, а второй сжимая и разжимая складку платья у себя на боку. Ветер гонял по шоссе и равнинам перекати-поле и собирал их, будто заблудших кур, под кирпичным козырьком старой заправки, которая использовалась как офис мотеля и кафе. Фермерский кот рыжий, полосатый, с обрубленным хвостом и слезящимися глазами сидел на бетонном островке перед насосом и вылизывал себе лапу. На крыше заправки возвышалось то, что сохранилось от крылатого коня белого бетонного пегаса; на правой задней ноге чуть выше копыта осталась почти одна арматура. В длинной утренней тени только стоянка для фургонов и пикап с кемпером.
Аннабель отвернулась от пикапа на запад, где плыло над низкими сухими холмами облако, цветом напоминающее синяк. Дождя в долине не было уже целую вечность: огромные грозовые тучи каждый раз рассеивались на западе и на юге, так и не добираясь сюда. Как там сказал старый пастор три недели назад, взяв дрожащую руку Аннабель в свою?
«Не бойся, pobrecita[6]. Все обновится. Все смоет водой».
Аннабель снова посмотрела на пикап. Стиснула ткань платья, прикусила губу и с досадой подумала, что вся ее жизнь состоит из череды каких-то забот. В основном связанных с глупостью мужчин. Тех, кто обещал ей покой, точно его можно было достать с неба, а не создать своими руками, своим сердцем. Она отпустила платье и разгладила ткань. Обернулась на сына через плечо. Аннабель увидела, что мальчик держит кролика, и поняла, что он встревожен, и хотя она помахала ему с улыбкой, а он помахал в ответ, она чувствовала: беспокойство сына холодком окутывало ее саму. Но ей некого было прижать к груди, чтобы согреться, пока она пересекала поляну. Она постучала в дверь кемпера.
Тревис Стиллуэлл очнулся от сна о пустых комнатах в ветхом доме, где открытые двери вели лишь во тьму, а в коридоре пахло свежей землей и керосином. Не вставая со своей узкой полки, он приподнялся на локте и вытянул ноги в носках за край матраца, легонько коснувшись макушкой металлического потолка. Все вокруг выглядело тусклым, размытым. У него стучало в висках, будто от похмелья. Закашлявшись, он ощутил во рту неприятный привкус, точно от мелочи, и сплюнул на линолеум сгусток красной мокроты размером с четвертак. На пару мгновений присмотрелся к нему, после чего достал пачку сигарет, которую носил в правом нагрудном кармане своей фланелевой рубашки. Кроме рубашки и носков, на нем ничего не было. Джинсы висели на открытой дверце шкафчика. Он вытряхнул сигарету и взял ее губами, вслед за тем потянулся к джинсам, где в переднем кармане держал пластиковую зажигалку.