Ребята! кричу, братцы! Что это делается?
Солдаты узнали мой голос и отвечают:
Казаки, ваше благородие, винища облопались!.. дерутся.
Кто же это на меня бросился?
И вас, ваше благородие, это казак по морде ударил. Вон он и есть в ногах лежит без памяти, а двух там на погребице вяжут. Рубиться хотели.
Глава девятая
Все вдруг в голове у меня засуетилось и перепуталось. Тягчайшее оскорбление! Молодо-зелено, на все еще я тогда смотрел не своими глазами, а как задолбил, и рассуждение тоже было не свое, а чужое, вдолбленное, как принято. «Тебя ударили так это бесчестие, а если ты побьешь на отместку, тогда ничего тогда это тебе честь» Убить его, этого казака, я должен!.. зарубить его на месте!.. А я не зарубил. Теперь куда же я годен? Я битый по щеке офицер. Все, значит, для меня кончено?.. Кинусь заколю его! Непременно надо заколоть! Он ведь у меня честь взял, он всю карьеру мою испортил. Убить! за это сейчас убить его! Суд оправдает или не оправдает, но честь спасена будет.
А в глубине кто-то и говорит: «Не убий!» Это я понял, кто! Это так Бог говорит: на это у меня, в душе моей, явилось удостоверение. Такое, знаете, крепкое, несомненное удостоверение, что и доказывать не надо и своротить нельзя. Бог! Он ведь старше и выше самого Сакена. Сакен откомандует, да когда-нибудь со звездой в отставку выйдет, а Бог-то веки веков будет всей вселенной командовать! А если Он мне не позволяет убить того, кто меня бил, так что мне с ним делать? Что сделать? С кем посоветуюсь?.. Всего лучше с тем, кто Сам это вынес. Иисус Христос!.. Тебя самого били?.. Тебя били, и Ты простил а я что пред Тобою я червь гадость ничтожество! Я хочу быть Твой: я простил! я Твой
Вот только плакать хочется!., плачу и плачу!
Люди думают, что я это от обиды, а я уже понимаете я уже совсем не от обиды Солдаты говорят:
Мы его убьем!
Что вы!.. Бог с вами!.. Нельзя человека убивать! Спрашиваю старшего: куда его дели?
Мы, говорит, ему руки связали и в погреб его бросили.
Развяжите его скорее и приведите сюда.
Пошли его развязать, и вдруг дверь из погреба наотмашь распахнулась, и этот казак летит на меня прямо, как по воздуху, и, точно сноп, опять упал в ноги и вопит:
Ваше благородие!., я несчастный человек!.. Конечно, говорю, несчастный.
Что со мною сделали!..
И плачет горестно так, что даже ревет.
Встань! говорю.
Не могу встать, я еще в исступлении
Отчего ты в исступлении?
Я непитущий, а меня напоили У меня дома жена молодая и детки и отцы старички старые Что я наделал?..
Кто тебя упоил?
Товарищи, ваше благородие, заставили за живых и за мертвых в перезвон пить Я непитущий!
И рассказал, что заехали они в шинок, и стали его товарищи неволить выпить для светлого Христова Воскресения, в самый первый звон, чтобы всем живым и умершим «легонько взгадалося», один товарищ поднес ему чару, а другой другую, а третью он уже сам купил и других потчевал, а дальше не помнит, что ему пришло в голову на меня броситься, и ударить, и эполет сорвать.
Вот вам и приключение! Теперь валяется в ногах, плачет, как дитя, и весь хмель сошел Стонет:
Детки мои, голубятки мои!.. Старички мои жалостные!., женка бессчастная!..
Глава десятая
Убивается бедняга, и люди все на него смотрят, и вижу, и им тягостно, а мне еще более всех тяжело. А меж тем как я немножко раздумался, сердце-то у меня уж назад пошло: рассуждать опять начинаю: ударь он меня наедине, я и минуты бы одной не колебался сказал бы: «Иди с миром и вперед так не делай». Но ведь это все произошло при подначальных людях, которым я должен подавать первый пример
И вдруг это слово опять меня спасительно уловляет какой такой нам подан первый пример? Я ведь не могу же это забыть я ведь не могу же, чтобы Иисуса вспоминать, а при том Ему совсем напротив над людьми делать
«Нет, думаю, этого нельзя: я спутался лучше я отстраню от себя это пока хоть на время, а скажу только то, что надо по правилу»
Взял в руки яйцо и хотел сказать: «Христос воскрес!» но чувствую, что вот ведь я уже и схитрил. Теперь я не его я ему уж чужой стал Я этого не хочу не желаю от него увольняться. А зачем же я делаю как те, кому с Ним тяжело было который говорил: «Господи, выйди от меня: я человек грешный!» Без Него-то, конечно, полегче Без Него, пожалуй, со всеми уживешься ко всем подделаешься
А я этого не хочу! Не хочу, чтобы мне легче было! Не хочу!
Я другое вспомнил Я его не попрошу уйти, а еще позову Приди ближе! и зачитал: «Христе, Свете истинный, просвещаяй и освещаяй всякого человека, грядущего в мир»
Между солдатами вдруг внимание кто-то и повторил:
«Всякого человека!»
Да, говорю, «всякого человека, грядущего в мир», и такой смысл придаю, что он просвещает того, кто приходит от вражды к миру. И еще сильнее голосом воззвал: «Да знаменуется на нас, грешных, свет Твоего лица!»
«Да знаменуется!.. да знаменуется!» враз, одним дыханием продохнули солдаты Все содрогнулись все всхлипывают все неприступный свет узрели и к нему сунулись
Братцы! говорю, будем молчать! Враз все поняли.
Язык пусть нам отсохнет, отвечают, ничего не скажем.
Ну, я говорю, значит, Христос воскрес! и поцеловал первого побившего меня казака, а потом стал и с другими целоваться. «Христос воскрес!» «Воистину воскрес!»
И вправду обнимали мы друг друга радостно. А казак все плакал и говорил: «Я в Иерусалим пойду Богу молить священника упрошу, чтобы мне епитимью наложил».
Бог с тобой, говорю, еще лучше и в Иерусалим не ходи, а только водки не пей.
Нет, плачет, я, ваше благородие, и водки не буду пить и пойду к батюшке
Ну, как знаешь.
Пришла смена, и мы возвратились, и я отрапортовал, что все было благополучно, и солдаты все молчали; но случилось так однако, что секрет наш вышел наружу.
Глава одиннадцатая
На третий день праздника призывает меня к себе командир, запирается в кабинет и говорит:
Как это вы, сменившись последний раз с караула, рапортовали, что у вас все было благополучно, когда у вас было ужасное происшествие!
Я отвечаю:
Точно так, господин полковник, происшествие было нехорошее, но Бог нас вразумил, и все кончилось благополучно.
Нижний чин оскорбил офицера и остается без наказания и вы это считаете благополучным? Да у вас что же нет, что ли, ни субординации, ни благородной гордости?
Господин полковник, говорю, казак был человек непьющий и обезумел, потому что его опоили.
Пьянство не оправдание!
Я, говорю, не считаю за оправдание, пьянство пагуба, но я духу в себе не нашел доносить, чтобы за меня безрассудного человека наказывали. Виноват, господин полковник, я простил.
Вы не имели права прощать!
Очень знаю, господин полковник, не мог выдержать.
Вы после этого не можете более оставаться на службе.
Я готов выйти.
Да, подавайте в отставку.
Слушаю-с.
Мне вас жалко, но поступок ваш есть непозволительный. Пеняйте на себя и на того, кто вам внушил такие правила.
Мне стало от этих слов грустно, и я попросил извинения и сказал, что я пенять ни на кого не буду, а особенно на Того, Кто мне внушил такие правила, потому что я взял себе эти правила из христианского учения.
Полковнику это ужасно не понравилось.
Что, говорит, вы мне с христианством! ведь я не богатый купец и не барыня. Я ни на колокола не могу жертвовать, ни ковров вышивать не умею, а я с вас службу требую. Военный человек должен почерпать христианские правила из своей присяги, а если вы чего-нибудь не умели согласовать, так вы могли на все получить совет от священника. И вам должно быть очень стыдно, что казак, который вас прибил, лучше знал, что надо делать: он явился и открыл свою совесть священнику! Его это одно и спасло, а не ваше прощение. Дмитрий Ерофеич простил его не для вас, а для священника, а солдаты все, которые были с вами в карауле, будут раскассированы. Вот чем ваше христианство для них кончилось. А вы сами пожалуйте к Сакену; он сам с вами поговорит ему и рассказывайте про христианство: он церковное писание все равно как военный устав знает. А все, извините, о вас того мнения, что вы, извините, получив пощечину, изволили прощать единственно с тем, чтобы это бесчестие вам не помешало на службе остаться Нельзя! Ваши товарищи с вами служить не желают.